– Это сказала не девочка! – воскликнула я и оглянулась в поисках поддержки.

– Вот как, – отвечал инспектор, и не будь я так расстроена, озадаченное выражение его лица могло бы меня насмешить, – а кто же?

Я сложила на груди дрожащие руки, плотно прижав их к ребрам.

– В целом, я не удивлена. Мой отец никогда не мог довести до конца ни одно дело.

У инспектора вырвался нервный смешок.

– Хотите сказать… это призрак вашего отца?

– Говорит устами девочки, да, – кивнула я, хотя мой голос сорвался, ибо уже тогда я почувствовала, что допустила ошибку.

Инспектор помрачнел.

– На мужской голос было не похоже.

– Тому, на что способны голосовые связки ребенка, есть предел, – услужливо подсказала мисс Тень, но я бросила на нее гневный взгляд, и она замолчала. Я была слишком взбудоражена и не собиралась тратить время на убеждения и объяснения.

– Зачем она все это говорит? – промолвил отец тонким голоском, притворяясь маленькой девочкой. – Что это значит? – Поддавшись на его уловку, я занесла руку, и Ева отпрянула. – Не позволяйте ей бить меня! – Ее голос потрескивал, как пламя.

– Никто не тронет тебя, дитя мое, – успокоил ее инспектор. – Ты в полной безопасности. Директриса Джойнс, бога ради, возьмите себя в руки.

– Можно подумать, в моем неравнодушии к этому ребенку есть злой умысел! – Впервые со времен кроликов я вслух призналась в неравнодушии к кому-то и чему-то, помимо своей работы. При этом в моей груди что-то разверзлось. Может, лопнул легочный сосуд, но мне показалось, что это сердце. Я, конечно, понимала, что врежу себе, но не могла остановиться и продолжала чернить свое имя. – Лучше поставь мне в вину всех детей, к которым я равнодушна! Но нет, жестокость тебе по душе; боль тебе нравится; это нежность ты хочешь растоптать, нежность тебе ненавистна… – Тут мою тираду прервал приступ кашля, я достала носовой платок и закрыла им лицо. Никто не смел заговорить, пока я не прокашлялась.

В тишине, пока я вытирала с губ кровь и мокроту, тонким детским голоском вновь заговорил отец:

– А когда я лежу в кровати, она…

Тут я кинулась к Финстер, намереваясь зажать ей рот рукой. Я не желала слышать больше ни одного хитрого, коварного, лживого слова; не могла позволить ей продолжать. При этом край моей шали взметнулся и зацепился за масляную лампу. Я потянулась к лампе, надеясь поймать ее в воздухе, но лишь толкнула ее сильнее, и та упала на пол. Со стороны, возможно, казалось, что я сделала это нарочно. Пламя вспыхнуло у ног девочки, ее закапанные маслом юбки загорелись, она увидела мою занесенную руку и с криком, который на этот раз точно принадлежал ей самой, нырнула в собственную глотку.

Я говорила это много раз, но повторю еще раз: в краю мертвых мир выглядит таким, каким мы его описываем, поэтому рассказывать историю о прошлом, не проживая прошлое заново, невозможно; причем проживать его приходится не как воспоминания, а как текущие события. Поэтому говоря «нырнула», я имею в виду «ныряет прямо сейчас»; говоря, «что слезы брызнули у меня из глаз», имею в виду «слезы льются сейчас»; говоря «я бросилась за ней», имею в виду «я отправляюсь за ней сейчас; гляжу на оставшуюся от нее дыру, попрежнему мерцающую в воздухе, отворачиваюсь и ныряю в собственную глотку. Я падаю, я лечу, я проглатываю себя…»

Ни один рассказ о школе не может считаться полным без пары смешных историй о хулиганских проделках. Лично я проделки не одобряю, но, следуя законам жанра, все же постараюсь описать один такой случай.

Я пряталась в кустах, пока остальные играли в «раскатай губу» – шумную спортивную игру, в которой я сегодня уже словила четыре надгробия (физкультура никогда не была моим коньком). Я выросла в городе, и меня пугали бескрайние поля и дремучие леса, окружающие школу кольцом: первые – мыслью о том, что завидев вдалеке нечто, я смогу лишь наблюдать за тем, как оно неумолимо приближается; вторые – ощущением чего-то крадущегося совсем рядом, но остающегося невидимым. Лишь кусты и уютные зеленые кармашки под ними служили мне прибежищем. Сидя на корточках среди палых листьев и ощущая, как прутики царапают плечи, я чувствовала, как успокаивается мое дыхание и сердце начинает биться тише.

Мне хотелось остаться в одиночестве не только потому, что я продула в игре: в горле у меня словно что-то застряло, и я надеялась, что меня навестит призрак. Пускать призраков в горло без наблюдателя было строго запрещено, но я не хотела, чтобы другие видели, как часто и усердно я тренировалась. Но только рот мой сложился в причудливую форму, как я услышала шепот и сдавленный смешок, сообщившие мне о том, что меня обнаружили. Я сжалась в комок и уперлась подошвами в пожухлые листья под ногами, нащупав твердую почву, от которой можно оттолкнуться, а затем выпрыгнула из-под куста, как заяц, а явившийся-таки дух довольно громко выкрикнул на удивление уместную в данном случае считалочку: «Черепаха хвост поджала и за зайцем побежала, оказалась впереди, кто не верит – выходи!».

В ответ на это я испуганно пискнула своим голосом, ибо преследователи мои запросто могли меня поймать, и не только поймать, а устроить взбучку.

Ручеек, который отчего-то называли рекой, отсекал от игрового поля полукруг, огибал часовню, нерешительно, словно нащупывая путь вслепую, пробегал за школой, где деревья, росшие на его изъеденном эрозией берегу, роняли листья на поверхность воды, покрытую рябью и солнечными пятнышками, и вился в сторону Чизхилла через овраг, где путь ему перегораживали упавшие стволы. В конце концов он исчезал среди лесистых холмов. Мне не раз вовремя удавалось скрыться от преследователей, прошлепав по нему вброд. Никто не хотел промочить единственную пару туфель, и злопыхателям моим оставалось только топтаться на противоположном берегу. Однако прозрачное мелководье, на первый взгляд не представляющее угрозы, могло обернуться смертельным, случись одному из преследователей схватить тебя за шиворот и начать топить в безвоздушном потоке блестящей воды… Представив такой вариант развития событий, я свернула обратно в кусты. Бежавшие за мной мальчишки и девчонки торжествующе взревели и стали ломиться сквозь них, настигая меня с каждым шагом.

– Черепаха хвост поджала, – пропела я, – и за зайцем побежала!

Они настигли меня, поймали и дернули за платье так сильно, что я упала на спину. Я лежала, глядя на сомкнувшееся надо мной кольцо из смеющихся лиц и листья, колыхавшиеся на фоне безразличного белого неба.

– Черепаха-черепаха, – передразнили они и стали пинать листья и грязь, забрасывая меня комьями земли. В бок больно ударил камень. Потом я почувствовала, как что-то горячее капает мне на живот; другие мальчишки тоже расстегнули ширинки, зажурчали желтые струи, ударяя мне в бока и плескаясь на лице, которое я пыталась отвернуть. Мой гость тем временем продолжал напевать свою песенку, хотя голос его изменился, стал тише и спокойнее: «Черепаха хвост поджала и за зайцем побежала, оказалась впереди, кто не верит – выходи!».