Столь ожесточенный характер этой дискуссии внутри Западного блока можно объяснить тем, что она разворачивалась в поле действия двух взаимосвязанных, но все-таки различных факторов: собственно энергетического и военно-политического. В то время как США рассматривали энергетическое сотрудничество с Москвой с точки зрения общего соотношения сил между первым и вторым миром, для Европы весомее была экономическая сторона вопроса. Именно поэтому Брюссель и Вашингтон так разошлись в оценках советской энергетической угрозы. Западная Европа, выиграв битву за одну ветку «сибирской трубы», осталась при своем видении советской энергетической угрозы как лишь одного из зол (меньшего в сравнении с ближневосточным), с которыми сталкивался Старый Свет. Как выразился канцлер ФРГ Г. Шмидт в своем выступлении в бундестаге в этой связи, «мы не должны наказывать самих себя введением санкций только потому, что в Восточной Европе происходят изменения, с которыми нельзя мириться. Нам нужен этот газ».

В Вашингтоне же утверждали, что энергетическое сотрудничество с СССР ведет к серьезному укреплению советской обороноспособности, так как через него Москва получает доступ к западным военным технологиям. Министр обороны США К. Уайнбергер прямо заявлял, что «трубопровод имеет такое же военное значение, как и самолет». Такая точка зрения соотносилась с общей стратегией использования экономических преимуществ с целью достижений победы в судьбоносном противостоянии двух систем, взятой на вооружение еще администрацией Картера и мастерски использованной администрацией Рейгана в рамках санкционной дипломатии.

В том, что касается ресурсной составляющей этой дискуссии, в США считали, что Европа переоценивает свою нужду в поставках советской нефти и газа. Эта точка зрения была небезосновательна, так как уже с конца 1981 года предложение на мировом рынке нефти стало устойчиво превышать спрос, несмотря на конфликт между Ираном и Ираком. В Европе же по-прежнему психология ожидания очередного кризиса на нефтяном рынке по «вине» Ближнего Востока брала верх над реалистичными оценками рынка.

Старый Свет, в свою очередь, имел основания видеть излишний алармизм в американском анализе советской угрозы. Представители Французского института нефти подчеркивали, что вопреки широко разрекламированным цифрам поставки газа по «трубе» из Сибири будут покрывать не более 5 % потребностей Европы к 1990 году. Они также относились весьма скептически к вероятности манипулирования поставками СССР, подчеркивая, что «в таком случае мы будем иметь дело с военной ситуацией, что повлечет за собой массу других ограничений».

Отрицательное отношение США к идее сотрудничества с Кремлем в энергетической сфере базировалось на разочаровании в разрядке, так как активизация экономических связей с СССР в 70-е годы не изменила ни советскую политическую систему, ни действия Москвы на международной арене, что было продемонстрировано в Афганистане и Польше. В Европе же выдвигали иную версию, согласно которой именно наследие разрядки и экономические связи заставили Москву воздержаться от реализации в Польше сценария 1968 года, что, по мнению ряда экспертов, фактически означало крах «доктрины Брежнева».

Администрациями Картера и Рейгана советский нефтяной сектор рассматривался как чувствительное место противника, на которое можно и нужно было оказывать давление, особенно в условиях смены мировой энергетической конъюнктуры не в пользу производителей в первой половине 80-х годов. Советско-европейские энергетические связи в это время превратились в самостоятельное направление политики на континенте. И это направление сумело пережить «второе пришествие» холодной войны и до сих пор продолжает определять особую позицию Брюсселя по спорным вопросам взаимоотношений стран НАТО с их восточным соседом.

Таким образом, если принять во внимание, что Старый и Новый Свет остались на своих позициях относительно нефтегазового сотрудничества с Москвой, то основной итог их «дипломатической перестрелки» имел отложенный во времени эффект, а именно окончательное оформление концепта энергетической угрозы Европе со стороны Москвы. Этот концепт перейдет в дипломатический актив XXI в. – правда, уже в принципиально иных политических условиях.

Падение цен на нефть 1985–1986 гг. – провозвестник глобальных перемен 8.1. Последствия второго нефтяного шока и переход к рынку потребителей

Драматическое действо вокруг трубопровода «Уренгой – Помары – Ужгород» происходило на фоне тектонических перемен, которые развернулись в мировой нефтяной торговле по завершении второго нефтяного шока. Напомним, что решение конференции ОПЕК, принятое в декабре 1980 года, о двойном уровне цен – 32 долл. для саудовской легкой и 36 долл. для всех остальных членов ОПЕК – и последовавшее за ним выравнивание официальных и спотовых цен поставили точку во втором нефтяном кризисе.

Окончание кризиса, в свою очередь, обозначило начало нового периода – отступления ОПЕК с прежних позиций, позволяющих контролировать нефтяной рынок и, соответственно, диктовать уровень цен, и укрепления позиций потребителей за счет увеличения доступности нефти из других источников и, шире, энергоносителей на рынке. Меры, принятые организацией в ходе данной дуэли, оказались недостаточными для выигрыша, а ее тактика привела к т. н. «третьему нефтяному шоку» – такое определение дал Chatham House, один из известнейших британских аналитических центров, снижению цен в 1980-е годы. Авторы одного из очень немногих исследований, посвященных этому беспрецедентному развитию событий, использовали еще более точный термин – «контршок».

Преодоление второго нефтяного кризиса стало хорошей новостью для потребителей, но открыло период чрезвычайной сложности для нефтяного картеля. Уже в отчете ОПЕК за 1981 год появляется поистине пророческая формулировка: «Дальнейшее наращивание запасов развитыми странами может привести к формированию “рынка потребителя”». А глава МЭА У. Ланцтке, выступая в Мюнхене на семинаре Института конъюнктурных исследований, уже в апреле 1981 года заявил, что «нынешнее положение на мировом рынке нефти, даже несмотря на продолжение войны между Ираном и Ираком, можно считать стабильным, поэтому снабжение Западной Европы можно в обозримом будущем считать достаточно надежным».

Действительно, для ОПЕК (ряды которой и так не отличались монолитностью) пятилетие 1981–1985 гг. стало испытанием. Оно прошло на фоне ирано-иракской войны – одного из самых жестоких и кровопролитных конфликтов в поствоенной истории и в вековой вражде между арабским и персидским миром за господство на Большом Ближнем Востоке. Поскольку для каждой из воюющих сторон нефтедоллары служили главным источником доходов, на арене ОПЕК ирано-иракское противостояние вылилось в требования повышения квот, а в случае неудовлетворительного ответа – в игнорирование лимитов добычи, в тайное или неприкрытое «воровство» клиентов старым, как мир, методом демпинга и т. д. На процесс принятия решений организацией также влияли ухудшившиеся отношения между Западом и Востоком и, в особенности, триггер этого ухудшения – война СССР в Афганистане. Она серьезным образом влияла на восприятие угроз, а значит и на выработку политической стратегии элитами стран Персидского залива.