– Вот. Значит, на самом деле они ни на что не могут повлиять. Есть система, верно?

– Безусловно.

– Мы все ограничены ее рамками. И пустые, и блюстители, и студенты, и ученые, и…

– Я понял мысль. Интересные у тебя друзья. – Лестер стянул очки и принялся протирать их краем рубашки. Без них его лицо показалось мне неожиданно беззащитным – и еще более юным. Я не знала точно, сколько ему лет, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, – а спросить стеснялась.

– Ну да, интересные.

– Видишь ли, Брина. Такие рассуждения – они по-своему привлекательны и, наверное, многим приходили в голову… Особенно в детстве. Но они хороши для детских игр, в которых можно установить всеобщую справедливость, избавиться от всего, что вроде как ей мешает. Но ты же не думаешь, что, не будь в мире блюстителей, правителей, судей и закона, в нем установилась бы высшая справедливость?

– Я…

– Правильно, потому что это не так. – Он, кажется, увлекся, и я поняла, что Лестер не раз думал обо всем этом прежде и теперь рад был с кем-то поделиться своими мыслями. – Система, в которой мы живем, формировалась годами. Совершенствовалась. Улучшалась. А это значит, что мы можем делать мир лучше, только встраиваясь в нее. Возможно, меняя ее – улучшая, да, но изнутри, а не…

– Опять завел свою шарманку. – Эфир демонстративно зевнула и выхватила у Лестера кружку. – Можно хоть тут без серьезных разговоров?

В ее голосе я услышала некоторое напряжение, но понятия не имела, с чем оно могло быть связано. В любом случае Лестер умолк, отвернулся от меня и заговорил с кем-то еще.

Вечером, собираясь на встречу с Прют, я обдумывала его слова и удивлялась тому, как сильно они похожи на рассуждения Сороки. Да, их мнения были противоположными… Но в конечном счете оба были заняты поиском одного и того же. Преимущества.

Возможно, Лестер был не прав, говоря, что главное свойство человека – хотеть чего-то. Главное свойство человека – постоянный поиск преимущества.

Еще одним удивительным открытием было то, что мне начали нравиться блюстители. Кажется, все они, кроме Лестера и, может, Эфир, относились ко мне настороженно, и все же они сидели со мной за одним столом, впустили меня в свой круг.

Я шла по городу в своей новой форме, и никто меня не трогал. Теперь, став одной из них, я как будто оказалась под зонтиком – зонтиком с эмблемой блюстителей.

Но форма была сшита из непривычно жесткой и плотной ткани, и, добравшись наконец до парка Сердца, в котором мы договорились встретиться с Прют, я вспотела и мечтала об одном: поскорее сменить ее на что-то попроще. Моя собственная одежда лежала, свернутая комком, в сумке через плечо.

Прют встретила меня, непривычно взбудораженная, с мятой газетой в руках.

– Это уже здесь! – заявила она вместо приветствия, и я села рядом с ней на скамейку. – Тут и про тебя написано.

– Что? В газете?

– Именно. В экстренном вечернем выпуске. Вот, гляди! Тут и про тебя в составе команды, и про мастерскую Малли Бликвуд, и про новое назначение… А Судья даром времени не теряет! Я же говорила, что он планирует сделать из тебя яркий фасад… Что с тобой? Ты голодная?

Все закрутилось у меня перед глазами, и мне пришлось вцепиться в скамейку, чтобы не упасть.

– Малли Бликвуд?..

– Ну да. А что? – Прют нахмурилась. – Погоди, а ты не знала? Вот, здесь об этом написано. В мастерской были найдены документы на имя Малли Бликвуд. Жаль, что ее самой там не было… Но здорово, что ты хоть так попортила ей кровь, верно?

У меня перед глазами исчезала – раз и навсегда – проклятая Малли Бликвуд с хитрым лисьим личиком.

Это она вырвала из меня память, раскрошила мои воспоминания, как хлебные крошки по столу, распластала меня, изуродовала, лишила самой себя – а я отпустила ее, когда она была у меня в руках.

– Да. Здорово.

Прют посмотрела на меня внимательнее:

– Так. Выкладывай.

И я рассказала ей все, пока она жадно жевала кольцо колбасы в лепешке, прихваченное мной со стола блюстителей.

– Мда. – Она вытерла рот тыльной стороной ладони. – Что ж, судя по всему, она обвела тебя вокруг пальца – но Гневный и Отпустивший шьют одним стежком, верно?

– Твоя мама говорит так же.

– Само собой. У нас дома все так говорят. Бликвуд сбежала – скатертью дорога. Зато теперь ты точно знаешь, кто сделал это с тобой на самом деле. Кому это было нужно. Если Сорока все же найдет какую-то информацию о Вайсе, может, мы даже узнаем зачем.

Мы помолчали, а потом Прют сказала:

– Мне привезли мамины письма. Я взяла твое. – Мне на колени спланировал белый бумажный квадратик.

– Прочитать вслух?

– Как хочешь. Это же твое письмо.

И я прочитала:

– «Здравствуй, дорогая Лекки. Как ты поживаешь? Надеюсь, хорошо устроилась в городе и моя дочурка тебя не обижает. Судя по тому, что пишешь ты про нее одно хорошее, вы с ней спелись – и, по правде сказать, я этому рада. У Прют…» – Я запнулась, и Прют закатила глаза:

– Читай уже.

– «…Дома было не слишком много друзей, хотя она у меня умница. Уверена, это ты и сама уже поняла. Передаю привет от Крисса…»

Сердце мое радостно екнуло, но тут я поймала сумрачный взгляд Прют, и стало ясно: дальше в письме будет что-то неприятное.

– «Он часто смотрит на ту деревянную лошадку, которой ты с ним все играла, помнишь? Уверена, что да…»

– Вообще-то это моя лошадка, – пробормотала Прют. – Ее для меня старик Харт сделал. Когда я совсем маленькой была.

– «Лошадка ему и теперь по вкусу. Как покажу ее, Крисс будто оживает – тянет к ней ручки, хмурится… Но в остальное время сидит смирно. Смотрит на свои ручки, словно впервые их увидел, или в стену – как будто там что-то есть…».

– Может, и есть, – вставила Прют.

– «Он еще сильнее побелел. Как будто обесцветился. Прют, наверное, и так бы тебе рассказала. Хотела спросить, как твои дела, но вот, почти сразу перескочила на Крисса. Не получается думать о чем-то кроме него. Лекки, ты уверена, что он не страдает? Я знаю, если вы найдете какое-то средство, так сразу…».

– Ладно, хватит! – вдруг прикрикнула Прют. – Темнеет. Глаза испортишь разбирать эту писанину.

– Не испорчу. Мне в темноте видно.

– Тогда читай про себя, – буркнула Прют. – Не желаю я по второму разу все это слушать.

– Она ведь тебя ни в чем не винит, – тихо сказала я, но Прют молчала.

Постепенно моя жизнь вошла в новую колею так прочно, что я почти забыла, что к блюстителям попала из-за Сороки.

В команде Лестера я стала своей.