Джеффри запомнилось, как они ехали в «бентли» к дому Монка, падал снег, укутывая Нью-Йорк глухим белым молчанием.

– Мы подъехали, но Монк отказался выходить. Ника докрутила обогреватель до максимума, потом пришлось убавить, чтобы мы не перегрелись. Так мы сидели, было часов шесть утра. Я жил тогда в Кони-Айленд, на конечной станции метро, так что я сказал: «Ладно, мне пора домой» – и оставил их там.

Монк все же вышел из машины и пошел к себе. Но там его ждала завывающая соковыжималка, и утром Монк позвонил Нике и попросил забрать его вместе со всем добром. Ника приехала, у Нелли началась истерика, она не могла поверить, что муж уходит от нее к другой женщине. И ведь в чем-то она была права. Но в конце концов Ника взяла решение на себя. Подхватила Монка под руку и сказала: «Пошли, Телониус, пошли отсюда к черту».

Назавтра Ника позвонила Полу Джеффри.

– Баронесса сказала: «Можете больше не ездить за Монком к Нелли. Он теперь живет у меня, и я сама привезу его».

На том Монк и расстался с Нелли.

В первые годы Нелли регулярно ездила в Уихокен, готовить мужу и общаться с ним, но постепенно эти визиты сошли на нет. Когда в 1976 году Мэри Лу Уильям попросила прислать ей официальные фотографии Монка, Ника в ответном письме спрашивает: «Давно ли ты видела Нелли (у нее нет телефона)? Она бывает у нас крайне редко». Сама Ника готовить так и не научилась. Ее хозяйство кое-как вела мисс Д., имелась также уборщица Грейси, но в кухне редко удавалось найти что-нибудь кроме кошачьего корма, так что Ника питалась по клубам. Монк устроился в спальне наверху, и какое-то время казалось, что он сможет вести приятную, почти пенсионерскую жизнь.

Монк сыграл на юбилейном концерте в Ньюпорте в июле 1975 года и дважды выступил в 1976 году – в марте в Карнеги-Холле, а 4 июля в «Брэдли». Ника говорила, что начиная с 1972 года Монк редко садился за пианино, хотя мог сыграть в пинг-понг или в шашки с ее внуком Стивеном. Последняя запись, поступившая в продажу, – «Ньюпорт, штат Нью-Йорк» – была сделана 3 июля 1975 года в зале филармонии, а последняя запись на магнитофоне Ники – «Около полуночи».

Одна из тайн в истории джаза: почему Монк перестал играть и улегся в постель. О последних годах своего друга Ника отзывалась как о «сплошном разочаровании». «Он был тут, и в то же время его не было. Представьте себе, человек просто лежит в постели, и все. Он как будто приготовился умирать, принял ту позу, которую покойникам обычно придают в гробу. И он целыми днями молчал. Я приносила ему еду, давала таблетки. Обычно мне удавалось добиться какой-то реакции, но больше ни у кого не получалось».

Пол Джеффри, друживший с Монком вплоть до его смерти в 1982 году, рассказывал:

– Когда Монка спрашивали [почему он лежит], он отвечал: «Я на пенсии». Полагаю, это вполне разумно. Бейсболисты выходят из игры, а от музыкантов требуют, чтобы они играли, даже когда силы на исходе. Музыканты не уходят на пенсию. Но если проживешь достаточно долго, может случиться так, что уже не сумеешь играть, как прежде. И Монк попросту решил, что больше он играть не будет.

Сын Монка Тут предпочитал медицинское объяснение:

– Моему отцу прооперировали простату, удалили предстательную железу. Не скажу точно, примерно в 1973 или 1974 году. В результате возникли проблемы с мочеиспусканием. Говорили, что он перестал играть, потому что в нем не было больше прежнего огня, или он потерял интерес, или после стольких курсов лечения в сумасшедшем доме утратил связь с реальностью, но дело не в том, не в другом и не в третьем. Ему просто было плохо, неудобно.

От таких теорий Ника – что для нее необычно – впадала в неистовый гнев. «Телониус перестал играть только потому, что физически не мог. Иначе его бы ничто не остановило. Все дело в нарушении биохимического баланса, в последние годы он был тяжело болен. Он очень хотел выздороветь, он слушался врачей на все сто процентов, и они все перепробовали, но не помогло».

Ника не сдавалась. В 1977 году она пишет Мэри Лу: «Меня связали с новым врачом для Т… Лучший специалист в стране по биохимическому балансу, то есть как раз по тому, чем страдает Т. Я НИКОМУ (даже Т) пока об этом не говорю, но прошу ТЕБЯ, ПОЖАЛУЙСТА, помолись за нас, чтобы это СРАБОТАЛО. С любовью». Два года спустя она вновь пишет Мэри Лу о враче из Принстона и о сеансах шиацу: «Т просто золото, строго соблюдает диету, каждый день принимает все предписанные таблетки». В письме кузине в 1981 году Ника все еще с энтузиазмом повествует об очередном искуснике, который, быть может, сумеет помочь.

Как-то раз Ника и Пол Джеффри попытались пробудить у Монка интерес к жизни: попросили молодых музыкантов прийти и сыграть у него под окном. Никакой реакции. В другой раз Ника позвала пианиста Джоэля Форрестера играть перед открытой дверью в комнату Монка. Монк поднялся и захлопнул дверь.

Старый друг и продюсер Монка Оррин Кипньюс навестил его в Уихокене в конце 1970-х.

– Монк, ты к пианино хотя бы подходишь?

А он ответил:

– Нет.

Я спросил:

– И не хочешь снова играть?

И Монк сказал:

– Нет, не хочу.

Я предложил:

– Хочешь, я буду приезжать к тебе, будем вспоминать былые дни?

И на это он тоже ответил:

– Не хочу.

Барри Харрис, пианист, одно время живший вместе с Никой и Монком, прокомментировал: Оррину, мол, еще «повезло получить в ответ от Монка целую фразу. Обычно он буркал "нет" или вовсе молчал».

Когда мой дядя Амшель приехал на денек в Нью-Йорк повидаться с Никой, он видел, как Монк растянулся на постели, словно покойник, руки сложены на груди. Он молчал и не двигался, предоставляя миру вращаться вокруг него. Кто-то из родных Ники время от времени появлялся, но в основном она оставалась наедине с Монком и кошками. «Я ставила ему пластинки, ему это нравилось, – начала она рассказывать, но тут припомнила один осенний день: – Я видела, как он поднялся. Я сидела в большой комнате, слушала записи и видела, как он пошел с постели в ванную, услышала страшный грохот, прибежала – он упал в ванной, а дверь открывалась вовнутрь, ванная тесная. Ногами он прижал дверь, и я не могла ее открыть. Никак не могла к нему подобраться. Я вызвала "скорую", и они его как-то извлекли».

В ту пору Эдди Хендерсон навещал Монка и Нику.

«Баронесса сидела в гостиной, в руке мундштук с сигаретой, вокруг семьдесят пять кошек. Она сказала: „Привет, доктор, мистер Монк наверху“. Мистер Монк сидел в большой комнате, где пианино, и смотрел вдаль на линию небоскребов Нью-Йорка – полностью одетый, при галстуке-шнурке и шляпе с узкими полями. Не глядя на меня, он произнес: „Привет, док, как дела?“ Я сказал: „Чем занимаетесь, мистер Монк?“ Он ответил: „Жду телефонного звонка“. Он смотрел в потолок, но несколько секунд спустя телефон и в самом деле зазвонил. Он взял трубку. Стал слушать – молча, даже не сказал „алло“. Секунд через двадцать, максимум двадцать пять положил трубку и сказал: „Не тот звонок“».