но мне казалось, что наше оживление было искусственным. Я замечал порой то вдруг поскучневшее лицо Кости, то какой-то отрешенный взгляд Макар Макарыча, то тень задумчивости в глазах у Сомова, то тяжелый вздох Дмитриева. Когда Щетинин ушел на очередной "срок" в радиорубку, все вдруг замолкли. Когда он вернулся, все устремились на него в ожидании.

-  Ничего нет, только запрос о погоде, - сказал он, с мрачным видом садясь на свое место. Причина такого настроения не нуждалась в особом объяснении. Каждый из нас гордился работой на станции, и мы втайне надеялись, что высокое начальство поздравит нас с Новым годом, пожелает нам все, что обычно желают на праздники: все же это вторая в истории Арктики дрейфующая станция, а ведь нам несравненно труднее, чем папанинцам, обласканным вниманием партии и правительства, осыпанным чинами и наградами. Да и сама мысль "на миру и смерть красна" поддерживала их на протяжении всего дрейфа. А тут о нас просто забыли. Забыли, и все. От этого на душе становилось как-то муторно. Наверное, все-таки прав был Амундсен: "Первому - все, второму - ничего".

Как-то само собой веселье затихло. Сначала исчез Зяма готовить метеосводку. За ним поднялись Гурий Яковлев с Петровым, сославшись на неотложные дела. И вскоре кают-компания опустела. Остались лишь Дмитриев, мой неизменный помощник, да Ропак с Майной, которых по случаю праздника допустили к барскому столу.

Саша разбудил меня чуть свет. Я открыл глаза и увидел его радостное лицо.

-  Виталий, просыпайся. Нас поздравили! - крикнул он, потрясая листочком бумаги. - Вот только что расшифровал правительственную. За подписью самого Ворошилова. Поднимайся, а я побежал к Сомову.

Новость немедленно разнеслась по лагерю, и уже через полчаса мы как один снова собрались в кают-компании. Уныния как не бывало. Я тоже развеселился и объявил, что сейчас будет исполнена новогодняя песня (ее я сочинил несколько дней назад, но вчера не было никакого настроения ее исполнять). Она была написана в подражание известной "Песни военных корреспондентов" К. Симонова и на ту же мелодию.

-  Давай, доктор, не стесняйся, - поддержал нестройный хор голосов.

Я прокашлялся и, аккомпанируя себе ударами ложки по столу, затянул:

За столом сегодня

В вечер новогодний

Пусть звенят бокалы веселей

За страну родную,

Вечно молодую,

За любовь, за счастье, за друзей.

А когда войдет

В двери Новый год,

Запоем и пробка в потолок:

С наше позимуйте,

С наше покантуйте,

С наше подрейфуйте хоть денек!

Чтоб был порядок в доме

И на аэродроме,

Много надо силы и труда.

Нам не спать случалось,

Но не страшна усталость,

И мороз под сорок - не беда.

А если иногда

Не брита борода,

Мы друзьям ответим на упрек:

С наше позимуйте,

С наше покантуйте,

С наше подрейфуйте хоть денек!

Если временами

Лед трещит под нами,

К этому теперь не привыкать.

Пусть пурга заносит,

Пусть кругом торосит,

Мы сумеем с честью устоять.

Так выпьем же сто грамм

Со снегом пополам,

А друзьям ответим на упрек:

С наше позимуйте,

С наше покантуйте,

С наше подрейфуйте хоть денек!

Последние две строчки припева все подхватывали хором. Когда я пропел песню до конца, слушатели наградили меня аплодисментами, чем ублажили мое авторское самолюбие. В разгар веселья из-за стола поднялся Коля Миляев и торжественно заявил:

-  Судари и сударыни, должен официально заявить, что мы есть первые люди на планете, которые встречают Новый год на восьмидесятом градусе северной широты.

-  Что ты заливаешь, Алексеич, - сказал обычно сдержанный Никитин, - а как же папанинцы?

-  Опять же заявляю, мы первые, поскольку у папанинцев широта был 79 градусов 54 минуты.

Глава XV ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ

До чего же холодно и неуютно стало в нашей новой кают-компании. Нагреть эту огромную металлическую коробку имеющимися в нашем распоряжении средствами практически невозможно. После Нового года, когда мы сожгли уйму бензина в паяльных лампах, от них пришлось отказаться. А газ, его не хватает даже для того, чтобы поддержать в маленьком камбузе положительную температуру.

-  Может быть, все-таки запалим паялку, - сказал, поеживаясь от холода, Яковлев. - Как, Михал Михалыч?

-  Боюсь, как бы не остаться нам без бензина. Дрейфовать еще долго, а он нужен для движков, да и для автомобиля. Он ведь нам скоро понадобится, - сказал Сомов, покачав головой.

-  Почему же без бензина, - сказал Комаров. - У нас в запасе есть еще целых пять бочек этилированного.

-  Ты что, Комар, потравить нас хочешь?! - вскрикнул Дмитриев.

-  А ты, Санек, не возникай, - отпарировал Комаров. - Я тут обмозговал одну идею. Можно соорудить камелек из газового баллона. Он прекрасно будет работать на этилированном бензине.

-  А ну, Комар, выкладывай свою идею, - встрепенулся Яковлев.

-  Да делов всего ничего. Вот посмотрите, я тут чертежик нарисовал, - сказал Комаров, доставая из кармана лист бумаги с изображением странного устройства. - Вот здесь, - он ткнул карандашом в основание баллона, - вырубим отверстие для топки, приделаем к нему дверцу, а сбоку приклепаем вытяжную трубу и выведем ее через дырку в стенке фюзеляжа.

-  А горелки из чего сделаешь? - спросил Дмитриев.

-  Да никакой горелки не потребуется. Просто поставим на улице бочку с бензином на высокую подставку, пустим в нее трубочку от самолетного бензопровода, я его уже подготовил, а другой его конец вставим в баллон. Вот и пойдет бензин самотеком. Зажигай - и грейся на здоровье.

-  Пожалуй, это дельная идея, - сказал Сомов.

-  Так чего же ждать, - встрепенулся Гудкович. - Пошли за баллоном.

Сорокалитровый газовый баллон притащили в кают-компанию, и работа закипела. Нарисовав на стенке баллона прямоугольник, Комаров вооружился дрелью и принялся сверлить дырки. Перемычки между ними он перерубил зубилом. Получилось отверстие размером 20 на 15 сантиметров. Из вырубленного куска металла он соорудил дверцу. Тем временем Сомов с Петровым разделали две жестяные банки из-под пельменей и соорудили вытяжную трубу, которую Комаров приклепал к верхушке баллона и вывел ее наружу. Гудкович, Дмитриев и Петров, захватив нарты, отправились на аэродром, приволокли три бочки этилированного бензина и водрузили одну из них на подставку из ящиков. Комаров отвинтил крышку, опустил в бочку один конец тонкой медной трубки, а второй протолкнул сквозь отверстие в головке баллона.

Наступил волнующий