– Это кто?

– Жена Ивана... Она вчера родила сына.

– Скажи, погиб как нормальный мужик, – ответил он. – Весело...

Что-то хотел сказать еще, но она вдруг вцепилась в его плечо, уткнулась лицом – неподвижный, безучастный, он напрягся до каменной твердости.

– А мы пока играем в войну, – процедил он сипло и зло. – И не можем ее задавить...

Надежда беспомощно шмыгнула носом.

– Туда надо газ пустить... Чтоб все мгновенно уснули. Войти потом и перестрелять террористов...

Он медленно повернулся, спросил глухо:

– Сама... придумала?

– Это не я, это Рита придумала. У вас же есть какой-нибудь усыпляющий газ? Или нервно-паралитический?

– Какая Рита?

– Дочь Ивана Беспалого.

– А кто она?

– Девочка, двенадцать лет... Хотела, чтоб я сказала об этом президенту.

Он тряхнул головой и вскочил.

– Уже дети догадались! Кто еще знает про газ?

– Никто, это наш секрет.

Андрей вытер пот со лба.

– Теперь я не могу тебя отпустить... До конца операции.

– Не отпускай меня, Сережа! – Она тоже вскочила и повисла у него на шее. – Пожалуйста, не отпускай.

Он как-то обреченно обнял ее.

– И что мне с тобой делать?

– Танцевать... У нас целых полчаса!

Андрей поцеловал ее, снял маечку...

Игорь Александрович шел по железнодорожным путям. Впереди бежал фокс.

Грузовые и пассажирские поезда с грохотом проносились взад-вперед, обдавая ветром. Он уверенно шел по шпалам, время от времени уступая составам дорогу.

На стрелке остановился: слева горел красный семафор, справа – зеленый.

Мимо прошли путевые рабочие с фонарями.

Он двинулся на зеленый свет...

И в тот же миг его заслонил грохочущий состав.

Когда последний вагон проскочил стрелку, старик с посохом был уже далеко...

Они спали, обнявшись, на узком диванчике.

Смутно видны были лишь очертания их сомкнутых, свитых фигур. И только безвольно упавшие, с переплетенными пальцами руки да рассыпавшиеся до пола ее волосы были подсвечены ярким веером лучей, падавших из-под двери.

На изогнутом подлокотнике висели наушники и микрофон.

И вдруг из наушников, словно будильник, послышались короткие, прерывистые и назойливые сигналы. После чего искаженный, равнодушно-механический голос произнес:

– Сапсан – через две минуты на исходный.

Рука Андрея подтянула микрофон.

– Понял...

– У тебя есть еще одно имя? – спросила Надежда, оставаясь неподвижной. – Сапсан – это что? Птица?

Он сел, удерживая ее на руках.

– Это позывной... Мне пора!

Андрей поцеловал ее в лоб, стремительно натянул брюки, вбил ноги в тяжелые ботинки.

Надежда встала на колени и начала их шнуровать, пока он натягивал свитер.

Он успел одеться и вооружиться, пока она завязывала шнурки.

Надя, стоя на коленях, обняла его ноги...

– Все, я пошел, – сказал Андрей, однако был не в силах двинуться с места и разорвать ее объятия.

– Не улетай от меня, сапсан!

– Через два часа мы закончим тренировки, – успокоил он. – Здесь никого не будет. Уйдешь через центральный выход. А теперь отпусти меня.

– Отпущу, если вернешься.

Андрей молчал, и она разжала руки.

– Тебя ничем не удержать...

Он смотрел сверху, в самом деле напоминая большую ловчую птицу, и не двигался.

– Закройся изнутри!

Дверь открылась – в образовавшуюся щель упал сноп света из коридора – и закрылась.

Надежда стояла на коленях, будто молилась...

В четвертом часу утра ОМОН притомился и притупил бдительность. Народ практически удалили за вторую линию оцепления, и по темной улице бродили милиционеры, какие-то люди в гражданском, телеоператоры пытались взять у кого-то интервью.

Илья со старым чекистом стояли совсем близко от оцепления, укрывшись за машиной «скорой».

Три омоновца сошлись вместе – курили, разговаривали, и образовалась неширокая брешь: путь к театральному центру заслоняло лишь переносное ограждение с полосатой лентой.

Илья достал фляжку, сделал несколько глотков, сунул ее чекисту в руки и надел на голову белую шапочку.

– Илья Николаевич? – тоскливым громким шепотом позвал тот.

Сердюк махнул рукой и двинулся к ограждению неторопким шагом, вразвалку.

Два омоновца стояли к нему спиной, но третий все видел.

На его глазах Илья приблизился к ограждению и облокотился. Омоновец сказал что-то своим товарищам, и те обернулись...

В этот момент он перескочил преграду и пошел по асфальту, на ходу доставая фонарик.

– Куда? Стоять! – запоздало и негромко воскликнул омоновец, но остался на месте.

Илья включил фонарик и шел уже скорым шагом.

За его спиной у ограждения вмиг сбилась группа человек в десять милиционеров и гражданских. Но Илья уже был далековато, чтобы догнать и вернуть его...

Чекист выглядывал из-за машины...

Театральный центр наплывал как корабль.

Илья шел, чуть втянув голову в плечи и ожидая выстрелов с обеих сторон, и едва удерживался, чтобы не оглянуться.

До заветных дверей оставалось совсем немного, когда он споткнулся на выбоине в асфальте и, удерживая равновесие, с маху оперся рукой о багажник машины.

Завыла сигнализация, замигали тревожные желтые огни.

Он отпрянул в сторону и на секунду остановился – ничего страшного не произошло.

Из освещенного фойе, спрятавшись за колонну, за Ильей наблюдал боевик в камуфляже и маске.

Автомат был наготове, и палец на спусковом крючке...

Он увидел белую шапочку, хорошо различимую в темноте, и зеленое пятно фонарика.

Поднес радиостанцию к уху, сказал что-то на чеченском...

Илья не мог его видеть, и потому ему казалось, что в фойе никого нет. Он приблизился к стеклянной двери, потянул за ручку – открыто...

Помедлив, распахнул дверь, и сразу в живот ему уперся автоматный ствол.

Он снял и протер очки...

Надя стояла у двери и долго прислушивалась – в коридоре все стихло, и можно было уходить.

Она открыла замок, осторожно выглянула: яркий свет резал глаза и вплывал в комнату вместе с дымом...