орд, размножившихся в тени мирового гегемона! — провозгласил он. — За многополярный мир!

Иваныч одобрительно замычал. Мы чокнулись, но Лис и Кэрол поднимать бокалы не стали. Сашка никак это не прокомментировал, но, похоже, заметил их небольшой демарш. Он обращался теперь только ко мне:

— Киря, вот ты был на войне, хоть и недолго. Скажи: откуда полезли все эти предатели-недобитки, которые сейчас гундят, как им стыдно за свою Родину? За Родину стыдно, понимаешь? Вот откуда?

Я ответил:

— Люди ещё не привыкли к новой реальности. Это шок для многих.

Сашка скривился:

— Шок, ага… А если в тебе есть любовь к Родине, откуда шок? Это оксюморон, понимаешь: я с перепугу разлюбил Родину! Нельзя любить наполовину. Если ты веришь в великую Россию, ты веришь до конца. Вот ты знал об освободительной операции? Не знал. И я не знал. Это дело генерального штаба, а не наше и тем более не вот этой подписоты, — он потряс телефоном. — Но ты же чувствуешь, какое это событие? Какая это весть?

Мне не хотелось отвечать при всех. Лис уставился на меня с ухмылкой, Нина глядела с щенячьим интересом, словно ждала некого чуда от образованного городского гостя. Я ощущал себя как на экзамене и сдержанно ответил:

— Думаю, Запад не ожидал, что мы решимся на ответные меры. Время для военной операции выбрано верно.

— Вот! — Сашка значительно поднял бокал, и мы снова выпили горьковатой воды. — Военная операция, от которой вся наша либеральная интеллигенция занимается сейчас самобичеванием, является не главным событием. Это малая часть общей картины, но они не способны это увидеть, потому что прикормлены западным толстосумом! Эта либерота столько лет ждала своего часа, копила в своих поганых душах помои, чтобы выплеснуть их на Россию сейчас, в критический момент! Но Россия выстоит, как выстояла в 1380-ом! Похоть, наркотики, гомосексуализм, фаст-фуд — всё это экспортировано нам под флагом западных ценностей. Наша задача изжить их раз и навсегда, уничтожить! Какая же великая скала мудрости, наш главнокомандующий! Какую ответственность он на себя принял! Меня слёзы прошибают, как от перца!

Он взметнул бокал. Его лицо осталось таким же сухим, но глаза действительно заблестели. Мы чокнулись и выпили.

Лис резко встал и вышел из комнаты. Сашка не стал акцентировать на этом внимание: он понимал, что его снаряд попал в цель. Теперь он рассуждал о финансовых пузырях Запада, о ложном стыде, об исторических границах Российской империи и эпохе постправды. Скоро ушла и Кэрол.

— Почему воет либерота? — кивнул ей вслед Сашка. — Потому что Запад все эти годы пугал её: война повлечёт жертвы среди своих. Им внушают мысль, что современная война похожа на штыковую атаку 1916 года. А мы с тобой понимаем, что вся гнидская чернь, наросшая под ногтями русского мира, может быть уничтожена высокоточными ударами наши ракет даже без прямого соприкосновения с противником. Кирюха, согласен?

— Без наземной операции в любом случае не обойтись, — аккуратно ответил я. — Но переломить хребет группировке сможет артиллерия, да…

— Шансов нет! — Сашка снова поднял бокал. — За русских воинов!

— Какие ужасные вещи творят сарматы: пытают людей, убивают, — сказала Нина, прикрыв ладонью рот. — Я только одного боюсь: если мы загоним их в угол, они используют грязную бомбу.

— А что такое грязная бомба? — заинтересовалась старшая дочь Валя.

— А это, Валенька, оружие трусов и подлецов, — заявил Сашка, взял солонку и рассыпал по скатерти несколько крупиц. — Видишь? Вот так они хотят рассыпать по нашей русской земле ядовитую отраву, ядерные отходы. И если ты подойдёшь близко к такому кусочку, то заболеешь раком.

Дочь перестала жевать, непонимающе глядя на Сашку. Тот поправился:

— Ничего не будет! Наш щит — непобедимая русская армия. Ракеты собьют на подлёте. У нас лучшая в мире ПВО! Жаль только, конченная интеллигенция будет мазать наших солдат дерьмом и биться за право запивать «Сникерс» «Кока-Колой». Казахов будет жалеть! Нам ещё долго чистить эти Авгиевы конюшни. Ничего, стерпится-слюбится! Валя, что такое Авгиевы конюшни?

Валя потупилась и ответила:

— Это из мифа про Геракла.

— Вот! — воскликнул Сашка, будто этот довод устами младенца расставлял всё по местам. — За Россию!

Перед сном я вышел во двор. Сашка — большой патриот, но от военного дела человек далёкий и видит всё упрощённо. Война — это всегда мясорубка. И соглашаться на неё нужно без ликования, с полным осознанием последствий. Конечно, мы раздавим сарматов за неделю-другую, но будут потери и среди наших. И чтобы убрать эту горечь с языка, я бы хотел оказаться с ними и сыграть в русскую рулетку ещё раз. Но я вынужден прятаться в тылу, как бегунок.

Светодиодный фонарь обливал траву пятнистым светом. Ворчливо лаял пёс. Распевался сверчок, словно раскачивал ржавые качели. На скамейке перед домом сидел Иваныч, которого я не сразу заметил в тени дома.

— Зырь-ка, — махнул он рукой, когда я подсел рядом.

За крышами старой Фёдоровки чернел лес. Небо ещё отливало оранжевым, и над самым лесом висело белое пятно, похожее на треугольник с яркой точкой в углу.

— Гиперзвуковая ракета, — догадался я. — Конус ударной волны.

Иваныч закивал:

— Ага! От нашего стола вашему!

Шутка его очень развеселила. Он вспомнил старый анекдот, где русская и американские ракеты пересеклись на полпути, выпили за встречу и русская предложила проводить американскую до дома.

Иваныч протянул мне уже начатую бутылку водки. Я отпил из горла. Спиртовой вкус обострил разум:

— Слушай, Иваныч, ты мне договор купли-продажи на «Ниву» черкни, так надёжнее, — попросил я его.

Он едва заметно кивнул, продолжая глядеть на ракету:

— Получите, черти!

Вскоре конус потух и растворился в побледневшем горизонте. Иваныч ушёл в дом, шаркая по сырой траве калошами. Остывающий воздух касался скул, как опасная бритва.

Чтобы согреться, я пошёл вдоль дома. У его дальнего угла стояла телега с деревянными колёсами и двумя оглоблями. Свет из кухонного окна слабо освещал её, и внезапно я понял, что в телеге кто-то есть. Первой мыслью было, что Иваныч решил спать под открытым небом. Приблизившись, я понял, что на тонкой подстилке из сена валяется Лис. Его поза