Поскольку денег у Одрины с собой не было, леди Ирвинг расплатилась с хозяевами за них обеих, а Резерфорды рассчитались за себя. И теперь им предстояло расстаться, ибо дальше они решили ехать раздельно: Резерфорды собирались в своей более легкой карете как можно быстрее добраться до Лондона, и леди Ирвинг на всякий случай дала им рекомендательное письмо к своей племяннице леди Хавьер – той самой, которая якобы была способна разгадать зашифрованный текст.

– Надеюсь, что мы еще встретимся в Лондоне, – проговорил Джилс, повернувшись к Одрине. Он держался как-то чересчур уж официально и был несколько напряжен – как будто чувствовал себя неуютно в собственной коже.

– Я тоже надеюсь, – сдержанно произнесла Одрина, стараясь, чтобы на ее лице не дрогнул ни один мускул.

Джилс взирал на нее чуть ли не целую вечность, после чего коротко кивнул на прощание и отошел.

На самом деле Одрина надеялась, что в Лондоне они все же не встретятся, хотя это было маловероятно. В столице же все будет совсем по-другому – тут и пристальное внимание общества, и необходимость соблюдать приличия, и присутствие и без того разочарованных родителей… Так что было совершенно очевидно: уж там-то они тем более не смогут соорудить мост над разделявшей их пропастью.

Уже забираясь в карету, Одрина услышала голос Ричарда Резерфорда, громко спросившего:

– Эстелла, вы ведь не против этой идеи? И знаете… Воспринимайте меня как бубенчик под дугой упряжки.

– Который продолжает бренчать даже и тогда, когда уже всем надоел? – отозвалась графиня.

Резерфорд рассмеялся.

– Нет, который поднимает настроение в холодные зимние дни.

Усевшись в карете, Одрина глянула в окошко и увидела, как старший Резерфорд поцеловал графине руку. Девушка вздохнула и откинулась на подушки. Сейчас их яркая полосатая обивка раздражала глаза. Когда же леди Ирвинг и ее служанка также забрались в карету, она притворилась, что дремлет, а те, в свою очередь, притворились, что поверили этому.

В течение трех долгих дней карета катилась в южном направлении, в сторону Лондона. И на каждом постоялом дворе, где они меняли лошадей или останавливались на ночлег, Одрина невольно сравнивала тамошние условия с условиями в йоркской гостинице «Гоут и Гонлит». Несмотря на наличие в некоторых из них претензий на роскошь, ей казалось, что ничто не могло сравниться с той комнатой с синими обоями, где она провела несколько дней снежного заточения. Или же с гостиной, где так и осталась ее лента, которой она заткнула щель в окне. И даже о помещении, где был заперт Ллуэлин, она вспоминала с некоторой грустью – ведь в той комнате какое-то время находился негодяй, конечно же, заслуживавший более серьезного наказания.

Но вообще-то Одрина предпочитала думать не о людях, а о чем-нибудь другом – хотя бы об архитектуре. И, к счастью, леди Ирвинг не мешала ей, предоставляя возможность хранить молчание. Сама же графиня, похоже, тоже о чем-то размышляла, и Одрина подозревала, что ее мысли были так или иначе связаны с Ричардом Резерфордом.

На четвертый день, ближе к вечеру, вдали наконец-то показался Лондон. Предстоящую ночь Одрина должна была провести в доме леди Ирвинг. Темнота все больше сгущалась, и полумесяц на небе был совсем тонким, поскольку находился в своей четвертой фазе.

Одрина вспомнила о Софи. Интересно, как она там?.. И находится ли мисс Корнинг по-прежнему в Касл-Парре?.. Лорду Дадли так хотелось, чтобы на Рождество в его огромном пустынном замке было побольше гостей… Да уж… Джилс Резерфорд – не единственный, кому недоступно то, чего он хочет.

Вскоре они въехали в городские пределы, и уличные фонари несколько рассеяли темноту. Лиззи к этому времени уже успела уснуть. Леди Ирвинг потрогала служанку за плечо, но та не шелохнулась.

– Послушай-ка, моя девочка, – обратилась графиня к Одрине. – Я позволяла тебе всю дорогу отмалчиваться, но сама молчать больше не намерена. И я хочу сказать, что нет никакого стыда в том, чтобы поменять свое решение.

– Но я, миледи, в последнее время вроде бы не меняла решений по какому-либо поводу… – с удивлением отозвалась Одрина. – Хотя постойте… Возможно, и меняла. Какой ответ будет правильный?

Графиня хмыкнула.

– Я не собираюсь изощряться в словесной пикировке. Я просто вижу, что твое сердце сохнет по юному Резерфорду, но вы оба слишком горды, чтобы сделать первый шаг.

Так значит, это ее «иссохшее» сердце создавало ощущение серости и бесконечности окружающего мира? А ведь еще в прошлом месяце этот мир казался ей совсем маленьким. Теперь же он представлялся огромным и необъятным.

Невольно вздохнув, Одрина пробормотала:

– Нас объединяло лишь путешествие, в которое ни один из нас не имел желания отправляться.

– Не то, не то ты говоришь! – Леди Ирвинг повысила голос, и Лиззи пошевелилась. Когда служанка снова затихла, графиня шепотом продолжила: – Да, вас свело путешествие, которое вам обоим поначалу не нравилось. Но под конец вам уже не хотелось, чтобы оно завершалось, разве не так?

Одрина уже открыла рот, чтобы возразить, но в конце концов предпочла промолчать. А леди Ирвинг проговорила:

– Что, краснеешь?.. Это видно даже в темноте. Так вот, моя девочка, теперь лишь от вас самих все зависит. И ты уже не можешь обвинить ни погоду, ни того мерзавца Ллуэлина в том, что из Йорка ты выехала не в карете Резерфордов, а в моей. А в страдальческом выражении у тебя на лице только ты одна виновата. Сама ведь пожелала с ним расстаться, не так ли?

Одрина не знала, жалела ли она уже об этом или нет.

– Я очень вам благодарна за ваши наблюдения, – проговорила она наконец.

Леди Ирвинг опять хмыкнула, но развивать эту тему не стала. Ей наверняка хотелось продолжить размышления о собственных романтических перспективах. Ну, а почему бы и нет? Ведь она – свободная и независимая женщина, вдова со значительными средствами и широкими взглядами. Она-то могла подстроиться к любой ситуации или же изменить обстоятельства так, как ей хотелось.

Однако подобные возможности имелись далеко не у всех. Тем более – у юных, незамужних, погубленных… А вот леди Беатрис сбежала за океан… Что ж, ее, Одрины, отец наверняка предпочел бы именно такой вариант, если бы вдруг возникла опасность, что она опозорит его «доброе имя».

Одрина прекрасно понимала значение отцовского повеления: «Вернешься в Лондон либо помолвленной, либо не вернешься никогда». Он воспринимал ее как грязное пятно на глянцевой поверхности семейной репутации, поэтому и решил: так или иначе, через замужество или изгнание, – но она будет исторгнута из семейного лона. Она стала совершенно лишней и ненужной, тем более – сейчас, когда предстоящее венчание Кариссы и герцога Уолпола вот-вот принесет впечатляющие плоды.

С определенного момента Карисса стала «цениться» гораздо больше остальных сестер. Потому что выросла послушной, а также потому, что на ней захотел жениться герцог. Впрочем, как верно подметил Джилс, и сама Одрина была склонна оценивать людей в зависимости от их положения в обществе.