Одрина прошла в так называемую «египетскую» гостиную, столь обожаемую матерью и вызывавшую тихий ужас у нее самой, уселась за стол и, дабы скоротать время ожидания, принялась писать письма Софи и Миллисент, сообщая им о третьей шкатулке. Кроме того, она написала лорду и леди Дадли, Китти и ее Даниелю, а также Бутсам – поблагодарила тех за гостеприимство. Было немного грустно сознавать, что она, возможно, навсегда рассталась со всеми этими чудесными людьми.

Когда Одрина запечатывала последнее письмо, во двор въехала карета. Затем она услышала, как открылась парадная дверь и дворецкий произнес несколько слов. Мать что-то проговорила, после чего раздалось отцовское рычание. Что ж, все ясно. Ему доложили о присутствии провинившейся дочери.

Одрина успела лишь сложить письма и встать, а в следующее мгновение отец ворвался в комнату. Его лицо было кирпично-красным, а седые волосы образовывали вокруг головы нечто вроде ореола.

– Значит, осмелилась вернуться?.. Что ж, этого следовало ожидать. – Он явно прилагал усилия, чтобы не повышать голос. – Можно ли надеяться, что ты с кем-то помолвлена надлежащим образом?

Одрина показала ему руки, на которых не было не только обручального кольца, но и вообще никаких украшений, подаренных родителем. Она испытывала восхитительное ощущение силы от того, что теперь ей ничего от него не требовалось. И вообще, теперь она в нем не нуждалась!

– Я вернулась, потому что желаю присутствовать на венчании своей сестры, – заявила Одрина.

– Какое возмутительное неповиновение!

– Нет, только лишь пожелание. – Отец все больше наливался кровью, поэтому Одрина добавила: – Я понимаю, что ты заботишься о своей репутации и своей чести, однако я не совершала того, в чем ты меня обвиняешь.

Да, конечно, она сделала немало такого, за что отец мог бы ее упрекнуть, если бы узнал об этом. Но ему не следовало ни о чем знать… В том числе и о том, что было у нее на сердце. Потому что он уже вынес свой вердикт: «Твой отъезд означает твою вину».

Едва она вспомнила об этих его словах, как ее захлестнул гнев, который, возможно, не уступал отцовскому.

– А кроме обвинений… Ты хоть осознаешь, что ты еще сделал? – продолжала Одрина. – Ты воспользовался случаем, чтобы избавиться от меня. Ты бросил меня в Йорке, когда мне так хотелось вернуться домой. Ты отправился в Лондон с человеком, который меня похитил… выбрал его вместо меня. Внешние приличия оказались для тебя важнее благополучия собственной дочери…

Отец слушал ее, не перебивая. Губы же его при этом превратились в тонкую линию, а глаза блестели холодным металлом. В конце концов гнев Одрины начал иссякать, и она уже спокойнее проговорила:

– Ты бросил меня, и сейчас я даже рада этому. Я извлекла некоторую пользу из сложившейся ситуации и теперь кое-что знаю. Я знаю, на что способна, и мне известно, чего от тебя можно ожидать в дальнейшем.

Отец, скорее всего, оставил свою трость в холле и теперь, похоже, не знал, что делать с собственными руками. Скрестив их на груди, он открыл рот, собираясь что-то сказать, затем передумал и взял с бокового мраморного столика фигурку волка, вырезанную из черного янтаря. Повертев фигурку в руках, граф проговорил:

– Я думаю… – Он вздохнул и умолк.

Затянувшееся молчание нарушил стук в дверь, и заглянувший в комнату слуга доложил:

– Милорд, вас желает видеть некий мистер Ллуэлин.

Одрина невольно поежилась. К такому дополнительному испытанию она была не готова. А впрочем… Нет, она справится. Ибо на сей раз пребывала в ясном уме и вполне владела собой. А если что – под рукой у нее перочинный нож, лежавший на столе. Хотя он вряд ли понадобится. Потому что Ллуэлин – трус.

Для приема незваного визитера отец уселся в самое большое и внушительное кресло, напоминавшее трон.

– Ты лучше помалкивай и предоставь все мне, – заявил он.

– Если сочту это разумным. – Одрина снова устроилась за письменным столом. – Последний раз, когда я хранила молчание, уступив тебе инициативу, ты поддался страху, и именно я была принесена в жертву. Я больше не позволю так со мной обходиться. – Жесткая спинка стула словно придавала ей уверенности, и она добавила: – Кстати, мою горничную нужно уволить без всяких рекомендаций, если ты уже об этом не позаботился.

– Почему?

Одрина мысленно вздохнула. Неужели все произошедшее так мало значило для отца?

– Потому что она продалась Ллуэлину и одурманила меня. – Кое-что вспомнив, Одрина нахмурилась. А кто же переслал ей подвязку, находясь в Йорке? Сам Ллуэлин?.. Она ведь, в сущности, не знала, когда тот вернулся в Лондон. – Папа, скажи, а Ллуэлин доехал вместе с тобой до самого…

– Какое удовольствие вас видеть! – В дверях возник ухмыляющийся Ллуэлин. До чего же мерзок он был в своем изящном сюртуке, сияющих сапогах и с напомаженной шевелюрой.

Одрина предпочла бы, чтобы сейчас сюда вошел совсем другой человек – с коротко остриженными рыжими волосами и в поношенных башмаках… Хотя зачем Джилсу навещать ее?

– Мы, однако, такого же удовольствия не испытываем, – холодно отозвалась Одрина. – Садись, Ллуэлин. И давай как можно быстрее закончим этот разговор. – Граф выразительно откашлялся. – Папа, ты хочешь что-то сказать? Пожалуйста… Или, может быть, ты просто хочешь чаю? Тогда я позвоню и велю принести. Только для тебя, а мистер Ллуэлин обойдется, поскольку он заявился вовсе не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

В данный момент Одрина была вполне довольна собой. И отец, и Ллуэлин буквально выпучили на нее глаза, и трудно было сказать, кто из них больше изумлялся ее монологу.

Что ж, пусть побудут в некоторой растерянности. Они оба ее предали.

Первым пришел в себя отец. Повернувшись к Ллуэлину – тот уже успел устроиться на ужасно неудобной банкетке с фигурными ножками, – граф спросил:

– Ты ведь явился, чтобы обсудить условия сделки? Что ж, давай сюда ту подвязку, и тогда поговорим.

Ллуэлин оскалился в улыбке.

– Я зашел к вам, милорд, для того, чтобы просто поболтать. Что-либо обсуждать уже нет необходимости. Дело в том, что я обсудил сложившуюся ситуацию вчера… с герцогом Уолполом.

Отец стиснул подлокотники кресла.

– Ах ты… лживый ублюдок!

В данный момент Одрина была полностью согласна с отцом.

– Не стоит так горячиться, – отозвался Ллуэлин, с беспечным видом разглядывая свои ногти. – Имелся ли смысл чего-то дожидаться? Вы ведь все равно не собирались выплачивать мне ни единого пенни. Так что мне пришлось самому о себе позаботиться.

– Только я сама решаю, чего я стою, – решительно заявила Одрина. – Ты, Ллуэлин, не вправе определять мне цену. Я не совершила ничего постыдного… Во всяком случае, я никого ни к чему не принуждала. Так почему же моя семья должна быть наказана, а твоя вознаграждена?