– На самом деле интерес, безусловно, есть. Но он совсем иного свойства.

– Час от часу не легче. И что это за интерес такой?

– Давай не будем портить наш скромный семейный ужин, – предложила я и взяла бокал, в который он успел налить красное вино. – За что пьем?

– За тебя, конечно, – улыбнулся Лео. – За умную красивую девушку. Я бы предпочел, чтобы она не была такой язвительной, насмешливой и колкой. Но тогда она не была бы сама собой. А мне нужна именно она, и никто другой. Так что продолжай оттачивать на мне свое остроумие, а я уж как-нибудь потерплю.

– Столь откровенная лесть заставляет меня быть еще осмотрительней.

– Мне по-любому ничего не светит, так хоть оторвусь на комплиментах, – пожал он плечами, и мы, наконец, выпили.

«По-любому ничего не светит» вовсе не передавало мое ви́дение ситуации на тот момент. На самом деле мне очень хотелось прикорнуть на мужском плече, и чтобы его обладатель сказал при этом: «Милая, наплюй на все тайны, ДНК и хромосомы, на наследственность тоже наплюй. У тебя есть я и бесконечное счастье в перспективе». Не будь этой дурацкой вражды между семействами, я бы, наверное, кинулась ему в объятья. Ну не вышло бы бесконечного счастья, так хоть бы удовольствие получила. Но подозрения в возможном коварстве отравляли все. Приходилось констатировать: Джульетты из меня не выйдет. То ли она была чересчур наивна по малолетству, то ли я пессимистична не по годам, но внутренний голос шептал: «ничего не выйдет», при этом вытирал слезы и истерично всхлипывал.

– Полная задница, – сказала я своему внутреннему голосу, а получилось – Берзиню.

– Ты сейчас о чем, милая? – ласково осведомился он.

– О ситуации в целом, – вздохнула я.

– От чего особенно на душе свербит?

– От тебя. Я воспользовалась твоей ванной, надела твой халат и выпила немного вина, а чувство такое, словно Родину предала.

– Ясно, – кивнул он и в унисон моим мыслям принялся цитировать, что, признаться, произвело впечатление: не каждый «самодовольный придурок» вспомнит великого Шекспира, да еще обожаемых мною Ромео и Джульетту.

В общем, Берзинь цитировал:

– Отринь отца иль имя измени? – но с вопросительной интонацией, что шло вразрез с классической трактовкой, а я, тая и млея, думала: «Нет, лжет молва: он вовсе не конченый засранец, а человек с тонкой душой, способный на истинные чувства».

Лео между тем, раскинув руки в стороны, продолжил:

– «Или меня своею сделай, чтоб Капулетти больше мне не быть», – усмехнулся и добавил: – Чрезвычайно мудрый совет, оттого этот пассаж мне особенно нравится.

Мне, кстати, тоже. Любовь превыше всего и так далее… Но тут вновь заныл внутренний голос, точнее, запищал едва слышно: «Дура, тебя охмуряют».

Я поспешно поднялась и сказала:

– Умники рекомендуют ужин отдать врагу, а у меня, кстати, и аппетит пропал. В знак признательности за гостеприимство готова вымыть посуду, когда ты закончишь. А пока скажи, где я могу устроиться на ночлег.

– В моей спальне, – ответил он и тоже поднялся. – Разумеется, без меня, о чем я очень сожалею. Лягу на диване в гостиной.

– Давай без жертв.

– Какие жертвы? Диван – прекрасное место, куда лучше ступенек в подъезде.

Я сделала шаг, и он сделал.

– Когда ты сердишься, глаза у тебя темнеют, – сказал Лео. – У тебя необыкновенные глаза.

Очередной комплимент мне на погибель.

– Глаза как глаза, – пробурчала я.

Берзинь сделал еще шаг, и я оказалась в его объятиях.

«Не поддавайся», – нудил внутренний голос, но мои руки уже сомкнулись на шее Берзиня, а его губы на моих губах, и я мысленно ответила в большой досаде: «Да пошел ты…» И внутренний голос обиженно замолчал.

А вот Лео в перерывах между поцелуями заливался соловьем, я потеряла остатки разума и халат, а он почти всю свою одежду, а также намерение, будучи истинным джентльменом, не пользоваться ситуацией. Переход до спальни вышел коротким, но незабываемым.

– Что ты там говорил о любви? – на всякий случай спросила я с невинным желанием подпортить человеку момент триумфа, но он со всем жаром заявил:

– Я люблю тебя! – И отступать было поздно.

Внутренний голос, всерьез обидевшись, в ту ночь не досаждал, но беспокойство от этого отнюдь не исчезло. К утру оно даже увеличилось. К безусловным достоинствам Лео, которые видны невооруженным глазом, прибавились те, что скрыты от широкой общественности, но о которых я, признаться, догадывалась, а теперь воочию убедилась: они есть, да еще какие. И стало ясно: спокойной жизни в комплекте не предусмотрено. Охотницы на такое сокровище всегда найдутся.

– Не могу поверить, что ты рядом, – с улыбкой произнес Лео, глядя мне в глаза. – Думал, мне еще долго на стену кидаться.

– Ну и чему ты радуешься? – усмехнулась я. – Хоть одна юбка в досягаемой близости – и ты, считай, покойник.

– Неужто ты настолько кровожадна? – засмеялся он, целуя меня, а я подумала: «Знал бы ты, кто лежит у тебя под боком, небось, смеяться перестал. Потомственная маньячка. Вот, блин…» Наверное, я должна рассказать ему… О наследственных заболеваниях принято рассказывать. Но не сейчас же. Мое наследственное заболевание подождет. А все-таки интересно: как он отреагирует? Натянет штаны со словами: «Предупреждать надо» – или скажет: «Все это чушь». – А потом подумает и добавит: – Но любовь вдруг куда-то испарилась».

Проверять его реакцию отчаянно не хотелось. Лео смотрел на меня слегка ошарашенно, а до меня дошло, что я реву. Вот уж некстати.

– Нюська, – позвал он. – Что ж ты дурочка такая… Мой старик… я хотел сказать, мой отец живет с матерью тридцать пять лет. И никогда ей не изменял, о чем недавно сообщил мне с гордостью. И я ему верю. Зачем портить то, что дает Господь, причем дает далеко не всем. Если у тебя есть любимая женщина, все прочие просто перестают существовать.

Внутренний голос наверняка бы ехидно заметил: «Все так говорят», но промолчал, так как был в изгнании. А я перестала реветь и почувствовала себя совершенно счастливой. И это при том, что должна испытывать хотя бы стыд из-за крайне неподходящего момента для этого самого счастья. Но счастье, впрочем, как и несчастье, является, когда хочет, и я решила: все мои проблемы подождут. Уж несколько часов абсолютно точно.

Задернуть шторы в спальне мы не потрудились, оттого солнечные лучи добрались до моей физиономии, и я проснулась. Лео спал, раскинув руки, словно обнимая весь мир, и я подумала: спать он, скорее всего, привык один. Он был так красив в эту минуту, что я вновь прослезилась от любви и нежности к нему. Совершенно не свойственные мне эмоции до сего дня.

Потихоньку выскользнув из постели, я задернула шторы. Комната погрузилась в темноту, а я прошла в кухню выпить воды. Заодно проверила мобильный. Телефоны и я, и Лео выключили еще с вечера, оттого и смогли наслаждаться ничем не нарушаемым покоем.