Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я прерывисто вздыхаю, прежде чем продолжить, слова вырываются сами собой.
– Или, что еще более вероятно, когда мы отправились в парк Норумбега. И пожалуйста, не напоминай мне, что пытался остановить меня от того путешествия. Я была не права, ясно? Давай просто примем как данность, что я невероятно глупа и это все моя…
Кирнан пододвигается ближе, мягко сжимая мои руки в своих, и моя фраза обрывается на полуслове. Этим и правда можно легко меня заткнуть, потому что я всегда использую свои руки для большей выразительности, когда сильно взволнована. Удивительно, что никто не делал этого раньше. Но когда я смотрю на лицо Кирнана, понимаю, что он уже делал это раньше. И не раз, судя по выражению его лица.
Он смотрит на мои руки и проводит большим пальцем по пластырю на моем указательном. Второй пластырь я где-то потеряла, и он тянет эту руку к себе, прижимаясь губами к исцарапанным костяшкам. Когда он снова поднимает на меня взгляд, в его глазах почти собрались слезы.
– Я не знаю, что делать, Кейт. Раньше, когда все шло к черту и ты была расстроена, я обнимал и говорил, что все будет хорошо, все наладится, – он издает короткий, горький смешок, и качает головой. – Это была полная чушь, и мы понимали это в глубине души, но почему-то, когда я обнимал тебя, мне казалось, что все будет хорошо.
Я опускаю взгляд, решительно сосредоточившись на его теплых и сильных руках, сжимающих мои. Я не осмеливаюсь смотреть ему в глаза, потому что этот непослушный голос, звучащий в моей голове, говорит мне, что было бы так приятно почувствовать, что все будет хорошо. Пусть даже всего на минуту. Даже если бы мы понимали, что это полная чушь.
– Я вернулся, Кейт. В парк Норумбега. Не для того, чтобы завершить шоу – операция «Будини» пока проходит гладко.
У меня в голове мелькает образ: публика в Норумбеге, застывшая на месте в ожидании возвращения Кирнана. Или невозвращения. Или одновременно и того и другого, как в том эксперименте с кошкой Шредингера?
– Я вернулся, когда театр был пуст, – продолжает он, – и установил стабильную точку в зале, прямо над сценой. Знаешь, где это пространство над авансценой?
Я понятия не имею, что означают эти слова, но киваю, чтобы он продолжил.
– В общем, я мог видеть весь зал. Они бывают не на каждом шоу. Тито явно преувеличивал. Я слежу оттуда уже больше двух недель, и они были, наверное, на одном шоу из трех. Обычно с ней бывает Саймон. Иногда Джун. Это врач из Истеро. Однажды с ней был другой парень, не помню его имени. Пру просто наблюдает. Смотрит, когда я на сцене.
– Она делала то же самое, когда я увидела ее. Она выглядела… странно.
– Я не смог подойти ближе, чтобы разглядеть ее как следует, но такое впечатление, что она… не знаю, накачана наркотиками или что-то в этом роде. Я почти уверен, что она была в положении – она всегда носила платья с высокой талией, чтобы не было сильно заметно. Я видел Пру в каждом возрасте, Кейт… ну, в каждом возрасте между семнадцатью и, не знаю, может, сорока. Я видел ее оба раза, когда она была беременна, и я видел ее почти окончательно поехавшей. Но я никогда не видел ее такой. Будто она была всего лишь оболочкой, внутри которой вообще ничего не осталось.
Наконец я поднимаю на него глаза и киваю. Именно так я и подумала, когда увидела ее в парке Норумбега, хотя это было лишь краткое мгновение.
– Значит, у Пруденс было двое детей? – спрашиваю я.
– У нее было две беременности. Один раз случился выкидыш. И я даже не представляю, сколько у нее всего детей. Наверное, около двадцати.
Он видит выражение моего лица и качает головой.
– После первых двух беременностей Пру настояла на своем. Сказала Солу, что устала блевать весь день, и он согласился, но только при условии, что она пожертвует свои яйцеклетки. Десятки женщин-киристок были более чем счастливы вынашивать ее детей. И, скажем так, в Истеро с самого начала находился чрезвычайно современный лазарет.
– А кто был отцом?
Кирнан пожимает плечами.
– Честно говоря, я не знаю. Пру никогда об этом не упоминала, а я был не настолько глуп, чтобы спрашивать.
Он глубоко вздыхает и, отпустив мои руки, тянется к своим вискам и потирает их. Он не отрывает взгляда от моего лица, и я чувствую, что он изучает меня, решая, стоит ли говорить то, что у него на уме.
– На ферме в Иллинойсе, где мы жили, было шесть мужчин, способных работать с ключом, включая меня, хотя в тот момент я был еще далеко не мужчиной, и мои способности, наверное, были самыми слабыми среди остальных. Мой отец намного лучше с этим справлялся. И я точно знаю, что они пытались убедить его… скажем, пожертвовать на общее дело.
– Он согласился?
– Нет. Тогда я не очень хорошо понимал, что происходит, но позже до меня дошло. Это стало одной из причин, по которой он грызся с Пру. Не самой главной, но… Я помню, как он однажды сказал ей, что делает все возможное, пытаясь вырвать своего единственного ребенка из их лап, и что он не настолько глуп, чтобы позволить ей взять в заложники еще одного. В тот момент я ничего не понял из их разговора, но теперь, оглядываясь назад…
Мы сидим в тишине. У меня еще остались вопросы, но нет сил, ни физических, ни ментальных, чтобы задавать их или переваривать ответы.
Кирнан, наконец, встает.
– Мне нужно снять этот костюм.
Пока он одевается, я вспоминаю еще одну причину, по которой я здесь:
– Думаю, будет лучше, если ты… ну, если ты не отправишься со мной в остальные перемещения. Мы не знаем, как много им известно. Возможно, они ведут разведку в тех же местах, что и мы.
Его тень за красной занавеской на мгновение останавливается, и затем продолжает одеваться. Он не отвечает мне, пока не выходит из-за барьера, и, судя по раздраженному взгляду, он не в восторге от моих слов, но ему трудно с ними не согласиться.
– Хорошо, – говорит он, плюхаясь на кровать рядом со мной. – Ты права. Нас не должны заметить нигде, где они могли установить слежку. Но это не значит, что я отпущу тебя одну. Я отправлюсь туда раньше тебя и вернусь, когда ты закончишь. Но я буду держаться подальше, как тогда, в порту Дарвин.
– Но… ты не отправлялся в порт Дарвин.
– Ты серьезно думала, что я отпущу тебя одну к берегу, у которого разгуливало то чудовище?
– Чудовище? – Я молча смотрю на него с минуту, а после у меня отвисает челюсть. – Крокодил? Кирнан, что ты сделал?
– А что я, по-твоему, сделал? Я застрелил эту чертову тварь.
– Боже мой, Кирнан, так нельзя! Эти животные находятся под угрозой исчезновения… ну, может быть, не в 1942 году, но…
– Под угрозой? Что, черт возьми, может угрожать этому существу? Пустил ему три пули в голову, а он все еще ползал.
Я закрываю лицо руками. Стоит ли объяснять ему, что такое Красная книга? Важно ли это сейчас? Черепахи, которых эти крокодилы хватают с береговой линии, вероятно, находятся в еще большей опасности.