твердо намеревался расположить «мирную Германию в центре мирной Европы»; цель представлялась вполне реалистичной, поскольку страна постепенно поправлялась после экономического спада начала 1920-х. Улучшение качества жизни людей после вопиющей бедности в условиях гиперинфляции послевоенных лет укрепляло и политическую стабильность в демократической Веймарской республике.

В 1928 году Германия вместе с Британией, Францией, США, Японией, Италией и еще несколькими странами подписала пакт Келлога—Бриана. Стороны отвергали войну как способ разрешения конфликтов; многосторонний договор о сокращении вооружений или даже соглашение о полном разоружении наконец казались вероятными. В конце 1920-х и начале 1930-х Макдональд страстно и искусно защищал дело разоружения.

Да и вообще в эти годы многие английские интеллектуалы поддерживали идею. Историки придерживались взглядов, согласно которым Великую войну спровоцировала скорее гонка вооружений, чем немецкая агрессия. И потому непременно стоило добиваться всестороннего сокращения количества оружия, а международные споры пусть разрешает Лига Наций. В конце 1920-х был издан целый ряд живых воспоминаний о Первой мировой, напомнивших читателям об ужасах военного времени. Отчасти благодаря этим публикациям пацифизм получил большое хождение среди населения в целом; Оксфордский союз[55] принял резолюцию, что «в следующей войне это заведение не будет сражаться за короля и страну», но вообще-то мало кто из англичан верил, что война грядет в обозримом будущем. В обобщающей статье о 1929 годе The Times писала, что «за исключением нескольких волнений, ограниченных отдельными местами в империи… год всюду прошел в спокойствии».

И все же более пристальный взгляд на Европу обнаруживал тревожные тенденции. Большая часть независимых демократических государств, созданных по Версальскому договору на руинах Австро-Венгерской империи, – таких, как Венгрия, Польша, Болгария, – отказались от демократии и обратились к авторитарному правлению. Национальные меньшинства в этих странах плохо интегрировались в общество; к примеру, большая часть немецкого населения, оказавшегося на территории Чехословакии, продолжала рассматривать как свою истинную родину именно Германию. Тем временем милитаристские правительства Испании и Португалии также выбросили демократию за борт. Сдвиг в сторону авторитаризма по всей Европе рассматривался как потенциально опасный для мира: новые правительства критиковали Лигу Наций и проповедовали агрессивный национализм. Движение, к которому все они принадлежали, пока не имело ни названия, ни четких очертаний. Вскоре ему дадут собственное имя.

Вредные миазмы затем достигли Италии. Делегация итальянцев некогда прибыла в Версаль с твердым намерением вернуться домой с военными трофеями. Во время Первой мировой Британия и Франция посулили ей обширные территориальные приобретения в обмен на военную помощь, в частности – почти все побережье Далмации[56] и некоторые колонии. Однако британцы и французы изменили «джентльменскому договору» и итальянские притязания отвергли. Итальянская делегация в гневе покинула конференцию, и итоговый мирный договор подвергся в этой стране резкой критике. В такой-то обстановке в начале 1920-х по всей Италии и возникли ультранационалистические полувоенные организации – fasci (лиги). Появлению этих разрозненных и склонных к насилию групп способствовал и подъем итальянского коммунистического движения во время сурового послевоенного экономического кризиса. Коммунисты организовывали массовые забастовки и демонстрации, внушая страх промышленникам и классу собственников вообще: богатые больше не верили, что либеральная политическая элита недавно зародившейся итальянской демократии способна справиться с коммунистической угрозой.

Одну из таких fasci возглавлял Бенито Муссолини. Вдохновенный оратор с немалой харизмой, он выдвинул расплывчатый лозунг «национального возрождения»: он, дескать, установит «авторитет» и «порядок» в обществе, неуклонно скатывающемся в хаос, и с помощью промышленников возьмет контроль над разваливающейся экономикой. Он также пересмотрит условия «изувеченной победы в войне», расширив территорию страны. Его картина мира, атавистическая и актуальная одновременно, привлекла многих людей из среднего и землевладельческого классов, а никакой фундаментальной несовместимости фашизма и собственного твердого католицизма они не замечали. Движение разрослось на локальном уровне по всей стране, к осени 1922 года в него входило уже 300 000 человек. Вдохновленный массовым энтузиазмом и поддержкой, Муссолини решил попробовать захватить власть и отправился в Рим маршем со своими полувоенными «чернорубашечниками». Этот поход перепугал итальянскую верхушку, и король предложил Муссолини пост премьер-министра. Отчаявшись добиться толку от либеральных политиков и демократии, элита просто-напросто сдалась.

Новый премьер-министр недолго думая расправился с политическими оппонентами: изменил избирательный закон, чтобы обеспечить преимущество своей партии, и организовал убийство главного соперника, лидера социалистов Джакомо Маттеотти[57]. Продолжая в том же духе, он давил все остальные политические партии и нефашистские газеты, а также рассаживал по тюрьмам политических противников. Этими средствами при попустительстве итальянской элиты Муссолини в итоге установил тоталитарный фашистский строй, где государство полностью взяло под контроль экономику и судебную систему, а среди населения через молодежные организации насаждалась милитаризация и дисциплина. Режим ограничил и личную свободу, угрожая арестом любым интеллектуалам, критикующим слова и дела Муссолини. В конце концов правительство создало культ нового богоподобного лидера Италии – дуче.

Макдональд вскоре установил сердечные отношения с убийцей Маттеотти. Черчилль в прессе восхвалял «кроткого» дуче как спасителя «цивилизованного общества» в Италии и «необходимый антидот русскому яду». Страх перед коммунизмом повсюду затмевал опасность, которую для демократии представлял фашизм. Мало кого из британских политиков беспокоили экспансионистские амбиции Муссолини, вряд ли способные всерьез расшатать баланс европейских сил.

Другими словами, ультранационалистический, откровенно агрессивный тоталитарный режим терпели в Италии просто потому, что это не Германия. Германия не только представляла собой мощную экономическую силу, но и располагалась в самом сердце континента. Любые ее попытки расширить границы на западе грозили новой войной, а что до восточных, то они мало беспокоили Британию, больше не рассматривающую Россию как союзника. Даже если бы Германия прирастила территорию на востоке, это могло грозить опасностью для европейского мира и британских интересов.

Тем временем на фоне послевоенной экономической депрессии в Баварии возникла еще одна ультранационалистическая правая партия. Национал-социалистическая рабочая партия Германии предлагала противоядие от расцветающего немецкого коммунизма. Согласно лидерам партии, именно «марксистские» политики, «воткнувшие нож в спину» стране и сдавшиеся в 1918 году, а также «мстительные» союзники в Версале лишили Германию «предназначенного» ей положения величайшей из европейских держав. Национал-социалистов возглавлял Адольф Гитлер, ветеран войны, прозванный «немецким Муссолини» за свои гипнотизирующие речи и готовность применять насилие против политических оппонентов. И все же, хотя партию Гитлера горячо поддержали многие баварцы из среднего класса и владеющего землей крестьянства, ей не удалось заручиться благословением баварской армии. При попытке государственного переворота в 1923 году заговорщиков легко разогнали, а лидеров отправили в тюрьму. Там Гитлер сочинил бессвязную полулитературную автобиографию, в которой нападал на евреев и обозначал Россию как территорию, куда Германии следует расширяться. После освобождения из заключения Гитлер переименовал свою партию в Нацистскую, но на выборах 1928 года она большого успеха не добилась, получив лишь 12 мест и 2,6 % голосов.

Однако, когда в 1929 году разразился финансовый кризис, все изменилось. В условиях катастрофической экономической депрессии привлекательность нацистских лозунгов неуклонно росла.