она. И не похожа на нее ничуть, что бы там ни говорила эта женщина, – Саша нахмурилась.

Экипаж тронулся, и Саша придержала горшок, чтобы не упал. Господин Воробьев стал помогать устраивать деревце поудобней, и для того сел чуть ближе к ней. Саша смутилась невероятно, но Кирилл Андреевич ровно не замечал. Произнес, глядя ей точно в глаза:

– Я не знал вашу матушку и не имею права о ней судить, но могу поклясться, что добрее и чище девушки, чем вы, еще не встречал.

Саша отпрянула. Отпустила горшок, отсела глубже в угол сидения и отвела глаза. Смущение уже уступало место злости. Он нарочно ей льстит! Зачем? Что ему нужно, в конце концов?

– Добрее, чище… хорошо, хоть ни красивее! – в отчаянии вырвалось у нее.

– Моя жена была невероятно красивой женщиной, – спокойно объяснял господин Воробьев. – Я дышать на нее боялся. Однако она сбежала от меня, оставив мне дочку четырех лет. Растоптала меня, уничтожила. После нее не могу никого судить по красоте внешней. Всякий человек красив, если он добр и порядочен.

– Зачем вы мне это говорите?.. – Саша уже не знала, куда себя деть.

Воробьев, тоже оставив цветок, снова придвинулся ближе:

– Не хочу, чтобы меж нами были недомолвки. И чтобы вы знали обо мне все, прежде, чем что-то начнется.

– Что начнется?..

Саша вжалась в стенку экипажа еще сильнее.

Ей было жаль Воробьева: по-видимому, бывают жены и похуже Юлии. И дочку его жаль невероятно. Это каково же ребенку расти без матери! Но напор Кирилла Андреевича гораздо больше пугал ее, чем вызывал какие-то другие чувства.

Воробьев начал об этом догадываться только теперь.

– Вы столь тепло улыбнулись мне в прошлый раз… – пожал он плечами. – И мое замечание о вашей брошке вам понравилось. Мои замечания, признаться, очень редко кому-то нравятся, особенно девушкам, вот я и подумал…

Он как будто только сейчас и осознал, что действительно напугал Сашу. Отпрянул. Сел дальше. Вцепился в горшок с фикусом. Пробормотал:

– Боже, простите, я нелепо выгляжу… Но, право, я подумал, это очевидно, что вы мне небезразличны. Уже несколько дней как… да практически с первой встречи!..

– Прошу вас, замолчите, Кирилл Андреевич… – шепотом взмолилась Саша.

В отчаянии даже зажмурилась и закрыла руками уши.

Она боролась с собой – и хотела ему верить, и не могла. Да потому что как же можно поверить в такую нелепость, будто она «Саша – бестолковая растяпа» с пальцами мясника и этим огромным носом может кому-то понравиться! Да еще и мужчине – такому симпатичному, как Кирилл Андреевич!

Он лжет, он льстит, он для чего-то дурного и мерзкого добивается ее расположения! А впрочем, Саша даже не могла придумать для чего. Даже для самых низменных утех можно найти девушек моложе и миловидней.

Кирилл Андреевич пытался еще что-то сказать, но Саша ничего не слушала и не слышала. Он замолчал. Остаток пути прошел в крайне неловкой тишине – столь ощутимой, будто меж ними стоял кто-то третий. Саша, до боли напрягая шею, все время отворачивалась от Воробьева, смотрела только в окно. И, едва показалась ее улица, велела кучеру остановиться да пулей бросилась вон из экипажа…

Глава 17. Кошкин

В качестве судебно-медицинского эксперта дело об убийстве Аллы Соболевой сопровождал опытный и проверенный специалист – Михаил Львович Нассон, справивший в этом году свой сорокалетний юбилей. Впрочем, выглядел Нассон куда старше, чем был на самом деле: благообразный, старомодный, медлительный сверх всяких приличий. Однако ж толковых судебный медиков на весь Петербург было так мало, что медлительность эту ему прощали и ни в коем случае не смели торопить. Тем более что иначе Нассон отрывался от дела вовсе, поднимал на торопыгу внимательные, припечатывающие к полу глаза, и пускался в столь длинные объяснения, что торопыга готов был каяться здесь же, на месте.

Михаила Львовича Кошкин знал давно, еще до Екатеринбурга, и доверял его мнению всецело. В последнее время Кошкину уж было не по статусу ездить к Нассону лично, в прозекторскую на кафедре медицинского университета, где тот облюбовал рабочее место, но посылать туда Воробьева не хотелось совершенно… Нет уж, пускай и дальше ищет цыганку на вокзале, иначе, с его прытью, таких дел наворотит!..

Нассон курил трубку и делал какие-то записи, уютно устроившись в помещении морга. Посреди просторного зала возвышался прозекторский стол, укрытый линялой простыней, но все равно не скрывающий очертаний человеческого тела под ним. Тут же с большой аккуратностью были разложены скальпели всех видов и размеров. Укрытые зачем-то салфеткой. Наверняка стерильные. Скальпели тускло отражали электрический свет и были начищены не хуже столового серебра: Нассон во всем любил порядок. Остро пахло спиртом, химией и еще кое-чем. Помещение прозекторской находилось в подвале университета, и вентиляция была устроена здесь прекрасно, однако соответствующий запах скрыть, разумеется, ничто не могло – ни спирт, ни химия…

Тем не менее, в чашке из тонкого фарфора у Михаила Львовича дымился чай, а рука его то и дело тянулась за пряниками на большом ярком блюде.

– Степан Егорович! Весьма вам рад, весьма рад! – Нассон, не торопясь отложил тетрадку, поднялся и дружески пожал руку. – Давненько вас не было. Чаю изволите?

– Нет, благодарю! – От запахов Кошкина не мутило, слава Богу, но и желание чаевничать совершенно в нем не зарождалось. – Я, признаться, тороплюсь, Михаил Львович, оттого заглянул всего на пару слов. Ведь это вы вскрывали труп Соболевой в мае этого года? Сможете припомнить детали?

– Соболева? Да-да, конечно, помню! Четыре раны на голове, масса крови повсюду да еще и надпись эта на стене, н-да… А что же, душегубца еще не судили? Я все жду-жду, когда мои показания потребуются.

– Нет, суда покамест не было. А что же, вы вот так сразу уверились в вине садовника Нурминена? – насторожился Кошкин.

Нассону он и правда доверял: специалист ошибался редко. Тем более Михаил Львович присутствовал на месте преступления и видел все своими глазами.

Нассон в ответ степенно пожал плечами:

– Уверился или нет, но это был не случайный разбойник: дешегубца вдова Соболева знала.

Медленно и не торопясь Нассон отыскал в своих архивах конверт с фотокарточками с места преступления. Их оказалось куда больше, чем предыдущий следователь подшил к делу. И больше, и разнообразней – Кошкин хмуро их разглядывал, подмечая новые детали. А Нассон, отобрав пару крупных кадров, остро заточенным карандашом показывал, куда именно были нанесены удары:

– По голове ее ударили четырежды. Первый раз – самый сильный, он, скорее всего, сбил несчастную с