– А что я мог сказать? – вздохнул Марк. – Конечно же, сначала я переживал, что моя девочка связалась с человеком намного старше ее по возрасту. Но потом, увидев ее полные счастья глаза, успокоился. Значит, подумал я, таков ее выбор. И не мне чинить ей препятствия.

– Да, ты меня удивил! – вздохнул Панов.

– Нет, о той вашей связи я нисколько не жалею. Напротив, мне кажется, что я даже рад этому. Но меня не оставляет иная мысль: в праве ли были мы с женой увозить наших детей в страну, где их, в конце концов, ждала смерть?

– Успокойся, Марк, ты же не мог этого предвидеть. Сотни тысяч советских евреев уехали в Израиль, и с большинством из них ничего подобного не произошло. Равно, как и с их детьми. Спокойно себе живут…

– Да, действительно многие «русские» израильтяне довольны жизнью. Но также многие боятся себе признаться, что их переезд оказался довольно рискованным предприятием. «Интифада Аль-Акса» стала для всех нас очень серьезным испытанием. Лично я – не воин. А все происходившее в те годы, когда ты был в Израиле – не для обычных мирных людей. Убийства, кровь…

– Да и в России девяностые годы также были далеко не «сахарными». Тоже была и кровь, и убийства…

– В начале девяностых годов мы это понимали. Поэтому и уехали. Но я лично никак не ожидал, что жизнь в Израиле окажется столь опасной и сложной. Постоянная нехватка денег. Отсутствие перспектив, крушение всех амбиций. Мы хотели жить там ради детей. Но и их убили.

– Ну что же теперь делать? Что случилось, то уже случилось. Надо жить дальше.

– Не знаю, не знаю. Главное, зачем все это? Кому нужны смерти близких людей? Евреям? Нет! Арабам? Не думаю…

– Да, противостояние между израильтянами и палестинцами продолжается. Причем на очень больших оборотах, – согласился Панов. – Недавно я снова читал сообщения о том, что на Храмовой горе в Старом городе арабы и евреи шли друг на друга «стенка на стенку», совсем как осенью 2000 года.

– Ты знаешь, Алеша, я много думаю о происходящем. И мне очень жаль не только родителей наших солдат, рисковавших жизнями во время операций в той же Газе, но и родителей палестинцев. В их дома тоже врывается горе. Как несколько лет назад оно пришло и в мой дом. Сказать честно, я даже не уверен, что хочу еще жить в этом кошмаре. Не уверен, что должен платить столь высокую цену. Не такой уж я убежденный сионист.

– Раньше, в молодости, ты, помнится, говорил иначе. Учил иврит, соблюдал «святость субботы», говорил о необходимости возвращения евреев на землю предков и так далее.

– Я и сейчас очень люблю свой народ. Но все же с тех пор я многое переосмыслил. Особенно после гибели моих детей. Во имя чего они отдали свои жизни? Моя мать и тетя Вера воевали в годы Великой Отечественной войны. Но у них никогда не было сомнений в том, что их друзья и близкие погибли тогда бессмысленно. А меня, напротив, мучают сейчас сомнения, что Соня и Натан ушли из жизни не понятно во имя чего. Сын говорил, что боролся за право евреев жить «на своей земле». Но ведь и арабы тоже родились на этой земле.

– Да, кстати, в отличие от всех вас, кто приехал в Израиль из России, Украины, Узбекистана, Франции или Марокко.

– Вот и я думаю, правильно ли мы оцениваем ситуацию? Да и арабы, насколько я теперь понимаю, никогда не отступят. Они, равно как и израильтяне, хотят не договориться, а победить. Настоять на своем. Эта «бойня» между двумя народами бесконечна. И я совершенно не уверен, что победителями в ней окажемся именно мы. Возможны и другие варианты.

– Допускаешь, что евреям придется паковать чемоданы и возвращаться туда, откуда они приехали?

– В доме, где я работаю консьержем, также работает один араб. Он – гражданин Израиля, но, как и большинство наших арабов, настроен пропалестински.

– Это естественно. Они – один народ.

– Так вот, мы с ним иной раз подолгу беседуем на разные темы. Он часто предпочитает не уезжать домой, в Яффо, а ночует в подсобке, которая находится в моем ведении. Я ему это разрешаю. Дорога до Яффо дорогая, а у него и без того денег мало. Так вот, он часто сравнивает израильтян с крестоносцами. И те, и другие, по его мнению, являются представителями Западной цивилизации. В свое время крестоносцы пытались покорить мусульман на Ближнем Востоке, заставить их жить по своим правилам. Ничего из этого не получилось. Арабы и крестоносцы воевали между собой несколько сотен лет, и арабы все-таки победили. Сколько лет, спрашивает мой собеседник, находятся здесь израильтяне? Всего-то шестьдесят с «хвостиком». Пройдет еще двадцать, пятьдесят, ну пусть сто или даже двести лет, и все равно арабы победят, и европейцы будут вынуждены вернуться к себе. Арабы, дескать, народ терпеливый и легко идет на самопожертвование.

– Но терять детей палестинской матери также больно, как и израильской. Поверь мне, я бывал в Газе, на и Западном берегу, и знаю что говорю. Там также с нелегким сердцем оплакивают погибших.

– Да, и конца этим смертям не видно.

– Ну, так бросай все и перебирайся ко мне. У меня в Никульском места много. Съездим к станции «Мамонтовская», вспомним детство.

– Но как я могу? Во-первых, у меня совершенно нет денег, а работу в России я уже никогда не найду.

– Да и ладно. Наплюй. У меня, в конце концов, есть деньги. Хватит на то, чтобы жить. И мне, и тебе.

– Нет, на это я никогда не соглашусь.

– Ну, ты хотя бы звони мне. И я буду тебе звонить. Узнавать как дела. Не так много, в конце концов, у нас осталось друзей детства.

– Не знаю, как у тебя. А у меня ты – единственный…

Простившись в Лурье, Алексей Константинович медленно вел машину в обратном направлении, к Никульскому. Ему было очень грустно. Прежде всего, потому, что он, вероятно, теперь уже точно навсегда, как ему казалось, простился с другом детства. С этим смешным человечком в длинном черном плаще и коричневых сандалиях. И особенно было грустно потому, что он, как это было уже совершенно ясно, никогда больше не увидит Соню. Короткий визит Марка разбередил его душу, нахлынули старые воспоминания.

«Что же это за края такие, – подумал Панов, – где одна молодая красивая девушка убивает другую, такую же молодую и красивую? Им бы жить, да радоваться! Детей рожать. Вместе по магазинам и парикмахерским ходить. Так нет, хватают в руки автоматы, привязывают к животу бомбы. Объяснение этому одно – Интифада. Слово-то какое красивое!..»

Панов вспомнил фотографию Азизы, показанную по израильскому телевидению на следующий после теракта в Иерусалиме день. Прекрасное лицо, огромные умные, полные интереса к жизни, глаза.

«Словно портрет самой Интифады. – пронеслось в голове Алексея Константиновича. – И цели, которыми она руководствовалась, были очень благородные. Борьба с врагом… Освобождение Родины… Но только уж очень много за поступком этой прекрасной девушки стоит крови. Так что, как не крути, а от слова «Интифада», хотя и веет благородством, но в то же время сильно тянет трупным холодом.