– Ой, как хорошо сказано! – обрадовался Гэйшери. – Я сам еще в детстве понял: суета, обычно именуемая повседневной работой, не дает человеку регулярно встречаться с самим собой. А без этих встреч считай, что и жизни у тебя не случилось. Некому ее было жить! Зато самого себя очень легко заманить на свидание интересной игрой.

– В моем случае работа это и есть интересная игра. Но иногда ее становится слишком много. Или внезапно усложняются правила. Или ставки делаются чересчур велики, а это изрядно портит удовольствие.

– Да, – серьезно кивнул Гэйшери. – Бывает и так.

– Собственно, я хотел задать только один вопрос, – сказал я. – Можно ли благословить человека, которого вы увидели во сне? Я имею в виду, при условии, что он настоящий сновидец-практик, а не просто пустое видение…

– А бывают «просто пустые видения»? – нарочито удивился Гэйшери. – Надо же, чего только люди не придумают! Я и не знал.

Я не стал с ним пререкаться, только адресовал умоляющий взгляд – давайте подискутируем позже, сил моих сейчас нет.

Гэйшери, надо отдать ему должное, внял.

– Да можно, конечно, – сказал он. – Какая разница? Сновидения – другая сторона жизни. Но тоже жизнь.

– Ясно, – кивнул я. – Спасибо.

– Сейчас, небось, скажете, что вам пора убегать, – скривился Гэйшери.

– Да что ж за наказание! – я возвел глаза к небу. – Вдобавок ко всем вашим достоинством еще и пророческий дар.

– Нет его у меня! – отрезал Гэйшери. – А был бы, я бы давно от него избавился. Не представляю, что может быть скучней. Просто я, как ни странно, достаточно умен, чтобы предугадывать поступки предсказуемых зануд, вроде вас. Ладно, бегите. У меня дел еще побольше вашего! Сдуру обещал толпе сновидений, что непременно их посмотрю. Уж не знаю, зачем им это понадобилось, но умоляли настойчиво. Некоторые рыдали, рассыпаясь такими сиротскими блеклыми искрами – видели когда-нибудь, как ревет глупый сон, который никто не хочет смотреть?

Я озадаченно помотал головой.

– Ну и ладно. Ничего вы не потеряли. Зрелище так себе. Но меня, к сожалению, совсем несложно разжалобить. Поэтому я им твердо пообещал, что никого не обижу. А слово надо держать.

С этими словами Гэйшери закрыл глаза и как подкошенный рухнул на диван. Я смотрел очень внимательно, поскольку его способность удобно разместиться на этом коротком диване впечатляла меня больше всех остальных чудес вместе взятых. На этот раз мне удалось заметить, что тело Гэйшери сделалось явственно меньше, а диван, в свою очередь, немного подрос. То есть, получается, может человек найти компромисс, когда хочет. Просто договариваться с диванами ему, вероятно, приятней, чем с людьми.

Что касается меня, вниз по лестнице я спускался пешком, как и пришел. Но не сдуру, как обычно, а просто потому что мне лучше думается на ходу.

Думалось мне настолько отлично, что примерно на середине пути я сел на ступеньку и послал зов Шурфу. Спросил: «Слушай, а среди библиотек, в которых ты рылся, была библиотека Блиммов?»

«Блиммов? – удивился мой друг. – Но зачем? Не хотелось бы без особой нужды дурно отзываться о людях, поэтому о ценности их книжного собрания я, с твоего позволения, умолчу».

«Все-таки поройся, как только найдется свободная минута, – попросил я. – На всякий случай, надо проверить. Я потом тебе все объясню».

«Ладно», – согласился мой друг.

Уж на что Безмолвная речь не передает интонаций, а я все равно почувствовал, что за этим коротким «ладно» стоит отчаянная самоотверженная готовность пожертвовать ради меня всеми своими принципами и идеалами разом. Потому что для Шурфа искать раритет в заведомо скверной, не заслуживающей интереса библиотеке – все равно, что подбирать объедки у задней двери портового трактира. Впрочем, за объедками он пошел бы куда охотней, знаю я его.

«Только не ограничивайся книжными полками, – сказал я. – Посмотри во всем доме. Если рукописью активно пользуются, она может быть где угодно – хоть под подушкой в спальне, хоть на столе…»

Воцарилась долгая пауза. Наконец Шурф сказал:

«Слушай, а ведь ты прав. Рукопись может быть где угодно. Это же только мне очевидно, что любую книгу после использования следует немедленно ставить на место. А люди часто бросают их где попало, включая садовые беседки – вот чего я, к сожалению, не учел. И это означает, что мне придется еще раз пройтись по всем домам, где я был вчера. Спасибо, что подсказал».

На его месте я пришел бы в отчаяние, обнаружив, что все придется начинать сначала. Но Шурф только что не ликовал. Да и то, полагаю, просто в силу привычки. Так долго притворялся сдержанным человеком, что сам себе поверил, будто таков и есть.

«Для начала опробую Малое Заклинание Призыва, – бодро сказал он. – Пока я не знал, что именно ищу, оно было бесполезно. Но поскольку я своими глазами видел копию, возможно, сумею призвать оригинал».

«Ну точно! – восхитился я. – Так получается, ты можешь просто призвать оригинал, не выходя из своего кабинета? А Нумминорих потом разнюхает, откуда он…»

«Не выходя из кабинета, все-таки вряд ли. Древним рукописям не следует самостоятельно преодолевать большие расстояния, некоторые не выдерживают такого насилия и рассыпаются в прах. Я отдаю себе отчет, что мое объяснение звучит, как наскоро сочиненный предлог растянуть удовольствие, но, к сожалению, у меня был подобный опыт. А заставить рукопись переместиться в соседнюю комнату вполне допустимо, до сих пор я не слышал, чтобы это приводило к катастрофам. Поэтому обойти все дома мне все-таки придется. И в каждом, очень аккуратно рассчитывая радиус действия заклинания, призывать. Но так все равно гораздо быстрей».

«Ладно, тебе виднее. Только начни, пожалуйста, с Блиммов, – напомнил я. – Понимаю, что тебе неохота, но…»

«Когда это я игнорировал твои просьбы?»

Шурф так искренне удивился, что у меня возник огромный соблазн огласить весь список его прегрешений. Но я благоразумно отложил это удовольствие на потом: в моем списке несколько тысяч пунктов, а мне с трудом дается Безмолвная речь.

* * *

Я опасался, что припрусь в Дом у Моста первым, поскольку забыл уточнить у Джуффина, когда именно, по его мнению, происходит обед, до которого нам всем надлежало отдыхать. Вспомнил все, что я знаю о так называемом нормальном человеческом образе жизни, и решил, что примерно через два часа после полудня будет в самый раз. И – не то чтобы опоздал, но оказался там позже всех, кроме самого шефа. Впрочем, он появился буквально минуту спустя, я еще не все принесенные с собой леденцы Курушу скормил.

Вид у Джуффина был такой сияющий, что я сразу понял: нам всем кранты. В смысле, дело плохо, ничего не понятно, ситуация ухудшается с каждой минутой, а на горизонте уже маячит целое стадо новых тучных холеных угроз. Это обычно чрезвычайно поднимает ему настроение. А мне – наоборот. Я, в сущности, скучный хмырь.