– И как он?

– Неважно.

Васильев быстренько изложил дневные события.

– Да,– согласился Кремень.– Неважные дела у Паши. А ты – молодец. Потренироваться успел?

У Васильева возникло ощущение: ни Пашины увечья, ни собственные подвиги Валерия сэнсэя не волнуют.

– Вчера потренировался.

– И как?

– С ножом, вроде, получается, а со звездочкой не очень.

– Работать надо,– заметил сэнсэй.– У меня для тебя сюрприз. Пошли в комнату.

В комнате, еле умещаясь на узком диванчике, уткнувшись лицом в подушку, спал какой-то верзила. Голова у верзилы была совершенно седая, а плечи – пошире диванчика.

– Это кто? – шепотом спросил Васильев.

Кремень наклонился, похлопал верзилу по спине:

– Подъем,– сказал он.– Гости пришли.

Верзила тут же сел, провел ладонями по лицу, уставился на Васильева… и ухмыльнулся.

Петренко.

Нельзя сказать, что вид у Петренко был цветущий. Особенно после того, как он ухватил себя за седую шевелюру и стащил ее, как индеец стаскивает скальп врага. С такой же омерзительной гримасой.

Под париком обнаружился бугристый, неаккуратно выбритый череп с уродливой нашлепкой пластыря.

Еще через миг ребра Валерия хрустнули в горилльих объятиях.

– Поговорите,– флегматично изрек Кремень и удалился.

– Ну, выкладывай! – потребовал Петренко, усаживая Васильева рядом с собой.

Васильев выложил. Вернее, изложил. Последовательно и четко, как доклад на научном семинаре. Уложился в пятнадцать минут, но ничего важного не упустил.

К его удивлению, Петренко не очень-то и расстроился.

– Так я и думал,– отреагировал он.– Даже хуже. А выходит, Академик и Шиза – живые. А тебя я и вовсе не надеялся увидать, ты ж у нас был навроде салабона.

– Мне просто повезло,– в очередной раз повторил Васильев.

– Э нет, хлопче! Поверь старому козаку: на одной прухе в рай не въедешь. Головушка у тебя шурупит получше моей. Зато моя покрепче,– он хохотнул.

– Ты-то как? – спросил Валерий.– И кто тебе башку рассадил?

– Пулька! – Жизнерадостный хохол еще раз хохотнул.– Мы, братишка, черепушкой пульки, как мячики отбиваем.

– Сашок, давай серьезно! – поморщился Васильев. Обычное балагурство Петренко сейчас казалось неуместным.

– А если серьезно: у крестников моих отменный стрелок оказался. Стреножил меня в лучшем стиле. Я о таком только слыхал.

– То есть?

– Пустил пулю по касательной. Вскользь. Так, чтобы по башке чиркнуло, но мозги не вышибло. Это, брат, почище дубинки.

Петренко очнулся на больничной койке. Не совсем обычной больничной койке, поскольку обычные не оборудованы браслетиками для фиксации конечностей.

Слева от койки располагалась капельница.

– Как мы себя чувствуем? – ласково осведомился бородатый дядечка в белом халате.– Головка не беспокоит?

«Беспокоит…» Какое милое добродушное слово! Под черепом Петренко две дюжины чертей играли в футбол Петренковыми мозгами. Иной раз после хорошего удара казалось, что мозги вот-вот выскочат из глазниц.

– Я ввел вам анальгин,– проворковал дядечка.– Так что скоро болеть будет поменьше. Не то чтобы совсем перестанет, но – поменьше. Не тошнит?

Едва он это сказал, как желудок Петренко свернуло в трубочку. Доктор нажал на что-то, и верхняя часть койки встала дыбом, приведя Петренко в сидячее положение. В башке рванул фугас. Едкий вкус желчи обжег рот. Кроме желчи, в желудке ничего не было. Дядечка великодушно предложил Петренко стакан с минералкой.

– Где я? – прохрипел Петренко, напившись.

– В клинике,– ответил ласковый дядечка. И уточнил: – В частной психиатрической клинике.

– А какого хрена я тут делаю?

– Лечитесь,– доброжелательно пояснил дядечка.– Травма головы, знаете ли, с этим шутить не стоит.

– А откуда у меня травма головы? – болезненно морщась, спросил Петренко.

– Вы что же, ничего не помните?

– Ничего.

– Что ж, амнезия – обычное явление при таких травмах,– покивал головой дядечка.– Полагаю, со временем память восстановится. Если что – вызывайте. Кнопка у вашей правой руки.

– А нельзя ли снять это? – Петренко пошевелил кистью, пристегнутой к штанге койки.

– К сожалению, нет,– демонстрируя искреннее огорчение, произнес дядечка.– Отдыхайте.

Боль приотпустила. Футбол в черепе сменился водным поло. Петренко покопался в памяти. Последнее воспоминание: звонок риелтора Нины Андреевны. Дальше – провал. Петренко не стал себя мучить: уравнял дыхание, расслабился и через минуту уже спал.

Проспал он до вечера. Когда открыл глаза, в комнате царил полумрак. Петренко нашарил кнопку.

Через минуту в палату вошел уже знакомый ласковый дядечка.

– Отлить,– сказал Петренко.

– Сейчас,– дядечка подсунул под него «утку».– Все, можно.

Странно. Обычно такими вещами доктора не занимаются. Впрочем, мочевому пузырю без разницы.

– Как самочувствие? – спросил доктор.– Память не восстановилась?

– Нет.

– А как насчет покушать?

– Не хочу.

– А надо бы.

– Надо – поем,– равнодушно ответил Петренко.

На следующее утро к Петренко явились гости.

Проснувшись, Петренко почувствовал себя значительно лучше. И значительно более неудобно. Тот, кто когда-либо вынужден был лежать на спине более суток, понял бы его. А тут еще невозможность самостоятельно почесать себе нос. Но даже это – не самое худшее. Головная боль значительно уменьшилась, и к Петренко вернулась способность нормально мыслить. Он по-прежнему ничего не помнил, но нетрудно же сообразить: травму головы не лечат, приковывая пациента к кровати. Не говоря уже о том, что его до сих пор не навестил никто из друзей. Если предполагать, что с ним произошел несчастный случай. Очень сомнительно, что Силыч не разыскал бы его в больнице. Психиатрической или любой другой. Даже тюремной. Если, конечно, те, кто уложил Петренко на койку, не позаботились о сохранении тайны. Значит, позаботились. Значит, у них были причины позаботиться. Значит, следует ждать неприятностей.

Неприятности явились в облике двух рослых мужчин, чьи строгие костюмы мало гармонировали с тяжелыми золотыми гайками на пальцах.

С мужчинами явился и ласковый доктор, державшийся подобострастно.