чтобы ничего в планах не менять. "Пусть нас лучше арестуют на площади, чем возьмут из постелей, — так говорил морской офицер и живописец Николай Бестужев пламенному петербургскому поэту и одному из лидеров Северного Общества Кондратию Рылееву. — Пусть люди знают, что мы скорее умрем, чем позволим себе удивить их своим таинственным исчезновением со сцены, когда никто не будет понимать, где мы…"

Мятежники рассчитывали вывести на Сенатскую площадь восемь тысяч солдат. Они собирались потребовать создания временного правительства и принятия конституции, объявляющей об отмене крепостного права навечно.

Но они были с самого начала обречены на неуспех: Николай I сумел захватить инициативу уже тем, что назначил принесение присяги на семь утра. Бунтовщики замешкались в своих казармах, а князь Трубецкой, считавший попытку переворота безнадежной, и вовсе не появился на площади. Так называемый глава восстания нашел прибежище в доме австрийского посланника, родственника его жены.

В.конце концов удалось вывести на площадь напротив Сената всего около трех тысяч солдат. Даже погода не способствовала восставшим: день выдался пасмурный и холодный, ртутный столбик показывал десять градусов ниже нуля, с Невы дул резкий ветер, к середине дня пошел снег.

Николай I считал попытку восстания серьезным вызовом своей власти в начале царствования. Вначале он решил спастись бегством, но потом переменил намерение и обратился к небу с молитвой ниспослать ему силы, чтобы исполнить свой долг перед Богом и Россией, даже если для этого придется убивать собственных подданных. После чего выехал из Зимнего дворца в сторону Сенатской площади, попутно разыграв драматическую сцену доверия к народу: препоручил своего шестилетнего сына, будущего царя Александра II, заботам верных ему солдат.

Сделав последнюю попытку убедить войска, вышедшие на площадь, мирно разойтись, Николай I отдал приказание генерал-губернатору Санкт-Петербурга Михаилу Милораовичу также обратиться к ним. Выехав на белом боевом коне, генерал Милорадович, участник войны с Наполеоном, стал убеждать солдат и офицеров: то, что они сейчас делают, позор для их мундиров, измена царю и отечеству…

Внезапно раздался короткий выстрел. Белый конь попятился, генерал Милорадович упал на землю. Вместо того, чтобы убить царя, поручик Петр Каховский смертельно ранил одного из героев Отечественной войны.

На площади становилось темнее. Николай I отдал приказ верным ему войскам открыть огонь. Стрельба продолжалась немного больше часа. К пяти вечера мятеж был подавлен: тысячи убитых или смертельно раненых остались на снегу, окрасив его своей кровью. Многочисленные полыньи усеяли лед Невы, через которую мятежники пытались бежать, спасая свою жизнь.

Когда было восстановлено спокойствие, Николай I отдал приказ об аресте зачинщиков; три дня спустя он создал специальную следственную комиссию, куда вошли его друзья и сподвижники, включая брата Михаила. Главной задачей комиссии было уничтожить опухоль, подрывающую силы царской власти, но вовсе не раскрыть правду и, тем более, не наблюдать за тем, чтобы соблюдалась справедливость.

Сам по себе Николай I не был от природы злобен — как, скажем, Гитлер или Сталин, или даже Петр Великий. Это был работяга и служака, желавший России добра, и он поступал так, как поступил бы на его месте любой сильный лидер, чьей власти угрожают: бросился на ее защиту.

То, что восстание было задумано втайне от него, Николай I рассматривал как личное оскорбление. Ведь многие из заговорщиков были его друзьями, не какие-то отбросы общества с их вечным недовольством. Он всегда был рядом с ними, танцевал на дворцовых балах с их сестрами и женами… Но их политические взгляды оказались выше его понимания. Как мог князь Трубецкой, один из самых богатых людей в империи, стать таким глупцом и предать монархию? Или князь Волконский, кто сражался вместе с его братом Александром против Наполеона? Это ведь сливки русского дворянства. Князья, генералы, выдающиеся армейские офицеры стали изменниками, предателями! Николай I был разъярен: подумать только — они придумывали для России различные конституции, в которых ему, царю династии Романовых, не отводилось никакой роли, или весьма незначительная!.. И еще замышляли убить всю его семью!

Если гнев царя против руководителей восстания был понятен, то его навязчивая идея выявления каждого, кто был так или иначе связан с бунтом, выглядела маниакальной. Агенты шныряли далеко от столицы — в Москве, Киеве, Варшаве, выискивая подозрительных. Аресту подлежали даже те, кто был лишь отдаленно связан с мятежными Обществами — такие, как Александр Фролов, который находился в то время верстах в семистах от Сенатской площади и никак не мог быть причастен к восстанию.

С той минуты, как Фролов услыхал о неудавшемся мятеже, он понял, что находится в опасности. В конце декабря он поделился своими опасениями с Иваном Ивановым, секретарем Соединенных Славян, и тот попытался успокоить его.

— Вам нечего бояться, — сказал он. — Вы отказались вступить в Общество, вас нет в списках. И вообще, королевские дворы Англии, Франции и Австрии вмешаются, чтобы защитить всех нас.

Фролов не был в этом так уверен. Старший офицер из его полка и несколько других офицеров были арестованы уже в январе, и он опасался, что кто-то из них может выдать его. Что, собственно, и произошло. 8 февраля 1826 года царский фельдъегерь прибыл с приказом об его аресте. Фролов не оказал сопротивления.

Николай настаивал на личной беседе с большинством подозреваемых, и 17 февраля Фролов был доставлен в Зимний дворец. Со связанными сзади руками его провели под охраной через величественное здание. Они миновали покой за покоем, пока не вошли в огромную комнату, обрамленную золотыми и белыми рельефами и выходящую окнами на Неву. Через заледенелые окна Фролов мог видеть лишь смутные очертания Петропавловской крепости, сооруженной столетие назад Петром I для защиты от шведов своего "Окна в Европу". Мерцал вдали позолоченный шпиль храма Святой Троицы.

В дальнем конце комнаты возвышалась импозантная фигура императора Николая I. Его талия была неимоверно затянута, агрессивно выпяченная грудь выставляла все воинские награды. На нем был мундир бригадного командира с бледно-голубой Андреевской лентой. Император презрительно оскалился, когда стража вытолкнула вперед растрепанного молодого поручика. Потом он разъярился.

— Ты! — крикнул он. — Сколько тебе лет?

— От рождения двадцать два года, Ваше Величество, — пробормотал Фролов.

— Жалкий мальчишка! Пошел по той же дорожке, а? Собака! Я научу тебя!

Неряшливый вид молодого офицера, его порванный мундир вызвали еще больший гнев Николая, который унаследовал от отца одержимость в отношении к военной форме. Как Павел, так и Николай, вероятно, верили, что хорошо вымуштрованные войска в отличном обмундировании способны спасти Россию от любых внутренних потрясений.

Царь подошел к арестанту и ударил его ногой по голени с такой силой, что Фролов