тель, которая занималась денежными фондами, и Малая Артель, отвечавшая за помощь ссыльным и за устройство их на новом месте.

Редко когда собиралось в тесном кругу столько блестящих умов, столько ученых талантов. Эта редкостная когорта людей основывала разнообразные мастерские, создавала овощные плантации, даже открыла университет, названный ими "Читинская Академия". Доктор Вольф читал там лекции по анатомии и химии; Бестужев писал портреты и готовил словарь местного бурятского языка; Муравьев вел курс военных наук, Лунин — политической философии. Завалишин предлагал обучение латыни. Вскоре в эту Академию стали приезжать люди из окрестных городов. Фролов гордился, что является членом такого, в настоящем смысле слова, избранного общества.

Однако сам он не чувствовал в себе тяги, а также способностей к наукам. Но благодаря доброму отношению к нему доктора Вольфа, который взял на себя роль наставника, Фролов пристрастился к практическим делам: занялся сельским хозяйством, медициной, работал по дереву и по металлу.

"Вольф сразу сообразил, что моя беспокойная, непостоянная натура не создана для серьезной науки", — говорил Фролов.

В 1829 году из Петербурга пришло известие, что царь одобрил предложение генерала Лепарского снять кандалы со всех узников. Декабристы так долго жили в цепях, что кандальный звон превратился в символ солидарности и общей судьбы. Кто-то из них предложил припрятать пару кандалов, чтобы сделать из них украшения, которые стали бы драгоценным воспоминанием о восстании. Как один из лучших мастеров по металлу, Фролов взялся изготовить из них кольца, кресты и браслеты. На кольце, которое он носил потом всю жизнь, было выгравировано: "Д Г.

Осенью 1830 года постоянным местом пребывания для декабристов был определен Петровский Завод, поселок в четырехстах верстах от Читы. Здесь находились мастерские, уже с конца восемнадцатого столетия снабжавшие металлическими изделиями всю Восточную Сибирь. Лепарский приказал отправить узников к месту нового назначения пешком, со всем их скарбом. Только самым слабым разрешалось проделать это шестинедельное путешествие на повозках.

Переселение принесло много новых проблем. Местность там оказалась болотистой, не такой пригодной для сельских работ, как Чита. Новое здание острога, возведенное с одобрения царя, было без окон, но зато с большим количеством щелей в стенах. Окна были прорезаны, а щели законопачены только после того, как жены и другие родственники декабристов пожаловались в Санкт-Петербург.

В те часы, когда Фролов не помогал доктору Вольфу в делах лечебных, он был с головою погружен в работу в своей мастерской, которую Лепарский разрешил построить за стенами острога.

"Со мною все время был охранник, — отмечал Фролов, — но большую часть времени он спал. Однажды, когда неожиданно наведался Лепарский, я попробовал разбудить охранника, но генерал, разобравшись, в чем дело, сказал: "Оставьте его в покое. Я-то знаю, кто из вас кого охраняет…"

Фролову не пришлось отбыть полностью все пятнадцать лет каторги: в 1832 году император Николай вновь сократил сроки всем приговоренным. Пребывание Фролова на каторге окончилось на десятую годовщину декабрьского восстания — 14 декабря 1835 году.

Первыми отпускали тех, у кого были меньшие сроки — до шести лет и ниже. Их расселяли небольшими группами в четыре, шесть или восемь человек по отдаленным заброшенным сибирским деревням. И там для них начинались новые, возможно, не меньшие, трудности.

"Закалка, полученная нами на Петровском Заводе, — вспоминал Фролов, — конечно, давала себя знать, помогала переносить многие тяготы. Но некоторые все равно не выдерживали и сходили с ума…"

В июне 1836 года подошла очередь и Фролова с несколькими его товарищами попрощаться с Лепарским. Расставание было, можно сказать, трогательным. После небольшого начального периода, когда узники возненавидели коменданта, их отношение к нему стало быстро улучшаться, и к концу своего десятилетнего срока они прониклись настоящим уважением к генералу. Согласно свидетельству Басаргина, старый вояка был весьма тронут церемонией прощания и, смахнув с лица две-три слезы, проговорил: "Ваши слова благодарности лучшая награда, какую я получил до сей поры. Я отдаю вам должное, господа. Вы все вели себя прямо как Вашингтоны…" (Что говорит о том, что даже в Сибири знали тогда и ценили Джорджа Вашингтона как государственного и революционного деятеля.)

Позднее Фролов описывал свое пребывание в Чите и Петровском Заводе как "жизнь в золотой клетке", но тут же добавлял, что "клетка всегда есть клетка".

И хотя его собственное участие в движении декабристов было совсем незначительным, с годами он становился все больше "декабристом", и с гордостью носил на пальце свое кольцо "Д Г'…

Я часто думал, как бы он отнесся к тому, что эта реликвия может уплыть в Америку? Наверное, предпочел бы все же оставить ее в одном из российских музеев как память о "декабристских" идеалах свободы…

С этим вопросом, на который не было ответа, я уснул наконец на своей тюремной койке.

Глава четырнадцатая

Воскресенье седьмого сентября оказалось для меня еще более напряженным днем, чем предыдущий. Вскоре после полудня меня вновь вызвали на допрос. Захватив записную книжку, я отправился в комнату 215. Как только охранник открыл дверь, я почувствовал, что атмосфера сгущается. Сергадеев был не один. Рядом с ним стоял представительный мужчина в белом свитере с высоким горлом, в хорошо сшитом рыжевато-коричневом пиджаке. Тут же был еще один, более молодой, человек, тоже в гражданской одежде.

— Господин Данилов, — начал Сергадеев очень официальным тоном, — садитесь, пожалуйста.

Полковник указал на стоявший в углу стол размером с детскую школьную парту. У меня пересохло во рту, пока я шел туда и втискивался за маленький столик. Да, непохоже на обыкновенный допрос… В висках стучало, но я был готов к следующему раунду.

Сергадеев выдержал паузу, как бы наслаждаясь моим смятением, затем продолжил:

— Хочу представить Вас генералу… из военной прокуратуры.

Фамилию я от волнения упустил.

Генерал смотрел на меня с нескрываемым презрением. Мне как-то не верилось, что этот человек в гражданском, с таким неприятным выражением лица, может быть настоящим генералом. Он выглядел, скорее, как зажиточный самодовольный крестьянин. Молодой человек рядом с ним был, видимо, его помощник или переводчик.

— Как Вам известно, господин Данилов, — снова заговорил Сергадеев, — по нашим законам Вы можете быть задержаны не более чем на десять дней по подозрению в преступной деятельности. После чего мы должны либо предъявить обвинение, либо освободить Вас.

Сердце мое куда-то упало. Я знал, что сейчас последует.

Сергадеев опять замолчал, глядя на меня поверх очков.

— Сегодня, — провозгласил он, — мы собрались здесь, чтобы предъявить Вам обвинение.

Я всеми силами старался собраться с мыслями. Почему они поторопились с