Отец приблизился к колонне. Возможно, она должна была представлять собой вытянутую, овальную, заостренную к макушке голову. Вроде тех первобытных, обращенных лицом к морю изваяний на полинезийском острове, где цивилизация давно рухнула и превратилась в пыль. Чтобы пройти в дальние помещения, ему пришлось бы обогнуть эту колонну. Казалось, она внезапно возникла между оскверненными стенами, будто чтобы помешать ему проникнуть вглубь здания.

Отец посветил на сооружение фонариком. И ему не потребовалось много времени, чтобы осознать, что по содержанию эта колонна походила на то, что он видел в офисе Йоны Аберджиля, хотя тот экземпляр значительно уступал ей размером. Это был еще один алтарь, стоящий в центре храма.

Предполагалось, что материалы, использованные при строительстве дольмена, должны освещаться множеством красных свечей в стеклянных подсвечниках. Хотя фонарика оказалось достаточно, чтобы Отец увидел больше, чем хотел. По сравнению с отличавшимся античной изысканностью экспонатом из кабинета Йоны Аберджиля в дизайне и грубой отделке этого творения было больше от кабинета труда в начальной школе, отчего оно производило более гротескное впечатление.

Возможно, баптистская община оставила после себя множество сборников гимнов или молитвенников. Они и сформировали строительный раствор и штукатурку, которыми был покрыт изначальный каркас, или сам алтарь. Затем он был расширен и достроен с помощью тысяч страниц и брошюр, содержащих священные слова и евангелистские послания. Эта штукатурка смердела. Местами на бледных листах виднелись темно-красные разводы, и Отец подозревал, что мастика была замешана на крови.

Поверх оскверненных страниц были приклеены десятки фотографий, будто этот дольмен из папье-маше собирал эти изображения в виде трофеев или сувениров. Костяные поля в Камбодже, руины иранских городов, пораженных израильским ядерным оружием, недавний геноцид в Конго, гражданская война в Нигерии, голод в Китае, каннибализм в Пхеньяне, калифорнийская засуха тридцатых, техасские города-призраки, давно прошедшие и почти забытые азиатские пандемии, многочисленные аварии, вызванные индийским муссоном…

Выше, на уровне глаз, были и другие изображения. Люди, которых он не узнавал: незнакомцы, случайные жертвы? В выражениях лиц безошибочно читались страдание, шок и страх, либо эти люди были запечатлены в последние секунды их жизни.

У основания возвышенности был изображен античный свиток или лента с аккуратно выведенным обращением, похожий на те рисунки и граффити, на которые Отец натыкался во время своих визитов. Nemo deum vidit.[8] Снова латынь, и снова он понятия не имел, что это значит.

Отец задавался вопросом, являлся ли художник палачом или тюремщиком тех людей на фотографиях. Изображения, висящие выше других, казалось, были личного характера. Это были любительские снимки, не походящие на кадры из выпуска новостей. Напечатанные на дорогой фотобумаге, чистые и не измазанные смердящим клеем.

Отец стал вынужденно обходить вокруг тотема, хотя едва держался на ногах, вслушиваясь при этом в окружающую его тьму и светя фонариком на многоярусную колонну. Иногда он останавливался перед какой-либо фотографией, прежде чем перейти к следующей. Заплаканное лицо женщины, выглядывающее то ли из канализационного люка, то ли из металлического контейнера. Покрытое синяками лицо жителя Ближнего Востока, взгляд пустых глаз устремлен в забвение. Перекошенное и обтянутое полиэтиленом лицо, на шее – веревка. Стоящая на коленях фигура в окровавленной накидке, ее отчлененная голова покоится у нее в коленях. Плотно татуированная спина мужчины, лежащего лицом вниз, цветастые символы на коже усеяны черными пулевыми отверстиями. Речной берег. Серый клочок моря без какого-либо намека на сушу и несколько участков разрытой земли; царящая вокруг атмосфера неподвижности делала снимок лишь еще более зловещим.

Должно быть, когда-то здесь, среди изображений климатических катастроф и их бесчисленных последствий, некие психопаты заточали себя, чтобы поразмышлять о своих трофеях. Те колдуны, Олег Черный и Семен Сабинович? Алтарь являлся погребальным свитком, отображающим одни лишь катастрофы, смерть и тлен. Хаос, великий переход от цивилизации к варварству. Отец подозревал, что кто-то установил здесь глубокую, личную связь с великим переселением народов и уменьшением их численности. Все это сооружение наводило на мысль о болезненной духовности, что еще сильнее убеждало его, что в выборе этого места тоже присутствует смысл, будто эта комната являлась концом очередного путешествия или некоего жуткого паломничества. Несомненно, это была инсталляция «Королей» и являлась алтарем для пророка, священника либо для какого-нибудь знахаря или шамана, порожденного нигилистическим мистицизмом и суевериями этой группировки. Отец был уверен, что какое-то эпохальное откровение призвало сюда истинно верующих. В садистских умах произошло пробуждение, ведущее к более тесной связи с чем-то, что Отец видел лишь мельком. Здесь это почиталось и воспринималось как чудо. Нечто, ставшее ближе к этому миру, чем когда-либо. Послесмертие?

Везде, где Отец искал свою дочь, он встречал эту отвратительную болезненность, продолжающуюся и расширяющуюся, знаки, окружающие его. Неужели ему не снилось это место, причем недавно? Внезапно он почувствовал себя в ловушке. Будто проваливался еще дальше в адский зев, которому не было видно конца, но не осознавал этого.

Решив, что увидел достаточно, Отец побудил себя отвернуться и отправиться на поиски изверга, создавшего это воздаяние, попирающее благопристойность и возвышающееся под провисшей крышей цивилизации. Но вдруг остановился и снова направил фонарик на точку, находящуюся в верхней части колонны, на уровне его глаз. Сделал шаг вперед, и в груди у него болезненно защемило, а к горлу подскочил комок. Снимок был сделан на передней дорожке его старого семейного дома.

На среднем ярусе палисадника, среди прорастающих листьев и белых цветков картофеля, который они выращивали, чтобы было чем заполнить кладовку, стояла маленькая девочка, его дочь. Настороженная, заинтересованная и смотрящая на того, кто фотографировал ее. На лице у нее читалось легкое изумление, граничащее с улыбкой, стремление привлечь внимание взрослого.

У Отца заныло сердце. Внезапно он с ужасом подумал про разрушенный мир, по которому он шел эти два года, про сломленных людей, которых убил. Все это время этот маленький снимок находился здесь, в окружении мерзких ужасов, на которые невозможно было взглянуть дважды. Ее образ находился здесь, в этой смердящей тьме без него, ее папочки.

Почувствовав головокружение, Отец зашатался. Затем взял себя в руки. Всхлип, затем еще один, вырвались у него изо рта. Кожу на голове и задней части шеи закололо. К горлу подступила тошнота. В голове заметались разные мысли, и их было слишком много.

Она была единственным ребенком, представленным на бумажной коже этого изваяния. Дрожащими руками Отец отсоединил снимок. Обратил внимание на одежду: голубые шорты, темно-синяя футболка и красная толстовка с капюшоном, с нашивками в виде кошек. Не то, что было на ней в день похищения. Так что снимок сделали незадолго до этого. Те типы, Олег Черный и Семен Сабинович, пересекли границу и проникли на их участок, чтобы сфотографировать ее, прежде чем забрать. Это откровение заставило его похолодеть от ужаса.