Алена хотела спросить, что за человек был этот самый муж,некогда ограбленный честным ворюгой Шурой Кренделем, но Света была такаязамученная, что разговаривать с ней не было никакой возможности. Светасообщила, что завтра ей опять надо побывать в отделении, поэтому онаотпросилась с дежурства, перенесла его на день позже. Если Алена хочет, можетприйти и поездить с ней послезавтра. А если не хочет, наверное, доктор Денисовс удовольствием ее покатает.

Алена без раздумий ответила, что с удовольствием покатаетсяс доктором Денисовым, а послезавтра и с доктором Львовой. На том и расстались.Про кассету Света не спросила – видимо, забыла. Ну и ладно, эта кассета многолет своего часа ждала – и еще подождет.

Тем временем приехали на улицу Автомеханическую, домпятнадцать, поднялись в квартиру сорок пять. Дверь открыл долговязый дядька летпод пятьдесят, с одутловатым морщинистым лицом и заплывшими карими глазами.Улыбнулся добродушно, по-детски:

– Ой, ребята… вы приехали… ну давайте, заваливайте. Вон он,Генка. Лежит, ждет.

Неприлично толстый, весь расплывшийся Генка храпел накровати, которая чуть не до пола просела под его «тельцем».

– Услуга платная, ребята, – посмотрев на постельноебелье неопределенного цвета и облезлые стены, скучающим тоном сказал Денисов.

Кареглазый, закивав, сунул руку в карман джинсов (кстати,джинсы были всего-навсего «Lee» и вполне новые) и достал несколько сторублевок:

– Мы платежеспособны, сколько вы берете?

– Люба, разберись, – чуть более милостиво велел Денисови, пока фельдшерица двумя пальчиками отсчитывала смятые деньги, достал из еечемоданчика ампулы и капельницу.

Люба убрала деньги и перетянула жгутом Генкину руку. А Аленамеж тем исподтишка поглядывала на кареглазого.

В этом лице записного пропойцы было что-то знакомое, она егоопределенно видела раньше… Причем воспоминания об этой встрече были не слишкомприятные, однако почему-то рифмованные. То есть с этим человеком были каким-тообразом связаны стихи – да, стихи Николая Рубцова. Почему именно Рубцова, Аленавспомнить не могла. Разве что простейшая аллюзия: замечательный поэт тоже пил,допивался до делириума, умер (вернее, был убит женой) в разгар жестокой белойгорячки…

Что характерно, кареглазый тоже поглядывал на писательницу сявным напряжением своего притупившегося ума. Может быть, видел ее фото наобложке какого-нибудь детективчика?

Детективчик! Бог ты мой! Ну конечно! Да это же Леха,участник жуткой истории, в которую вляпалась писательница Алена Дмитриева почтидва года назад, на Рождество. Это Рождество вполне могло стать последним в еежизни. Она лежала тогда, привязанная к дивану, не менее продавленному, чем этакровать, полуживая от уколов, которыми ее пичкали, и, словно страшный сон,слушала запинающийся голос из-за стены:

«Скалы встали… скалы встали… перпендикулярно…»

Леха за стенкой пытался вспомнить стихи Рубцова, но не мог ибесился от этого, а Алена бесилась оттого, что у нее залеплен рот пластырем иона не имеет возможности ему подсказать, как скалы встали перпендикулярно кплоскости залива. Круг луны. Стороны зари равны попарно. Волны меж собою не равны.

Дальше шли слова о том, как, спотыкаясь даже на цветочках,боже! Тоже пьяная! В дугу! Чья-то равнобедренная дочка двигалась, как радиус вкругу…

И эти стихи теперь навсегда ассоциируются в памяти Алены содним из самых жутких впечатлений ее жизни: ведь подругой запьянцовского Лехибыла та самая «голая русалка алкоголя», Любка Красовская, беспощадная убийца,глава банды, застреленная загадочным человеком по имени Игорь [14].Алена с Лехой виделись мельком, уже когда все было позади, во времямилицейского расследования, однако, похоже, не только для нее те давниевоспоминания были неприятными. Одутловатая Лехина физиономия вытянулась, ротприоткрылся, в карих глазах вспыхнул ужас.

– Доктор, ты… – Леха одной рукой схватил Денисова за рукавхалата, а другой тыкал в Алену: – Ты ее откуда взял, а?

– На улице нашел, а что? – ни на миг не замедлил сответом Илья Иванович.

– Выгони! Выброси! Положи, где взял! – зачастилЛеха. – Она же знаешь кто?! Она жуть! Она иглу в яйце видит! Она все провсех угадает! Она Люську прикончила! Она полдома разрушила! Она таку-уюкомпанию разбила, всех моих друзей распугала… – Он горестно всхлипнул. –Она про тебя все разузнает, все выяснит, все выспросит, душу наизнанкувывернет, а потом в книжке тако-ого пропишет! Знать не будешь, где правда, агде вранье. Сам запутаешься, спал ты с ней или нет.

– Пока нет, а что будет дальше, посмотрим, – вежливоответил доктор.

Люба коротко хохотнула, а Алена бросила на Денисоваосторожный взгляд.

Посмотрим? Это интересно… Но что-то особого энтузиазма вголосе доктора не слышно…

И в эту минуту послышалась мелодия «Кукарачи».

Денисов захлопал себя по карманам. А смешной электронныйголосок пел-распевал старую-престарую песенку:

Я с досады чуть не плачу,

У меня в груди вулкан.

Ты сказал мне: кукарача,

Это значит таракан.

Леха испуганно смотрел на доктора, а тот продолжал шарить покарманам. Люба сначала потихоньку хихикала, а потом стала хохотать так, чтоникак не могла закрепить пластырем иглу в вене заливисто храпящего Генки.

Денисов наконец-то нашел в одном из многочисленных кармановсвой обшарпанный «Siemens», погрозил ему пальцем:

– Будешь так громко петь, я тебя на вибратор переключу, понял?Алло! Слышу, Виктор Михайлович! Что? Сердце? Но у нас тут человек подкапельницей… Понятно.

Нажал на пару кнопок, выполняя свою страшную угрозутелефону, и развел руками:

– Дан приказ – ему на запад… Собираемся, барышни. Сюдаприедет линейная бригада, а мы перебазируемся на сердечный приступ.

– Молодой человек! – окликнула Люба высокомерно.

Леха оторвал враждебный взор от Алены и обратил его на Любу,не успев изменить выражения:

– Что?

– Подойдите сюда! – скомандовала та. – Проследите,чтобы ваш приятель ненароком не дернулся, чтобы игла не выскочила. Понятно?

– Понятно, – растерянно протянул Леха, с испугом глядяна жирную Генкину руку, соединенную с капельницей, и за те несколько минут, чтоон пялился на иглу в вене приятеля, бригада успела очутиться за дверью.