– Чем поклясться?

– Это уж ты сам решай, и мне можешь не говорить, главное, исполни.

Влад снова кивнул. Наверное, разумнее было бы схитрить: поклясться чем-нибудь неважным. В этом случае, если условие придется не по душе, его удастся легко забыть. Только неправильно было бы так поступать с Семеном. Да и не потребовал бы тот неисполнимого или отвратительного. Потому Влад и выбрал самое дорогое, о котором практически ничего не помнил, но от этого клятва действительно становилась нерушимой, – родителей.

– Клянусь.

– У тебя душа сродни моей, – сказал Семен, – непоседливая, блуждающая, все стремится куда-то. Я таких людей умею разглядеть, ты уж поверь. И вот, – он перевел дух и продолжил: – Кай, раз взялся, точно доведет тебя, куда хотел: до самой Фрунзенской.

Парень согласно кивнул. Он и не сомневался в этом.

– Тот еще динозавр, я уж думал, подобные давно выродились. С эдакими-то принципами в нынешнее время выжить почти нереально, но он, как видишь, живет и здравствует. Правильный, зараза, и единственный его недостаток: первым не предложит идти вместе. Инициативу здесь именно ты проявлять обязан.

Влад никогда не умел просить: все казалось ему, будто навязывается. Семен тем временем подошел к самому главному:

– Потому поклянись, что если разочаруешься в своей Красной линии, сам к Каю подойдешь и попросишься в ученики. И обманываться не станешь, в том числе и чувством вины, замешанным на розовых соплях: мол, «дом родной», и все прочее. А то знаю я за тобой любовь к дешевой сентиментальности. Ну? Идет?

– Клянусь, – повторил Симонов.

– Вот и молодец. Теперь я за тебя почти спокоен, – и, развернув за плечи, Семен подтолкнул Влада к уже порядком заждавшемуся Каю. – Пока, сталкер.

– И тебе, – сказал тот просто, словно расставался с дозорным на пару часов, а не, возможно, навсегда.

Семен отступил и словно растворился в темноте. Будто и не существовало его на самом деле, а все, связанное с Нагатинской, выдумал себе Влад сам. Может, он никогда и не выходил на Добрынинскую, по-прежнему блуждает в туннелях?.. Затем звук удаляющихся шагов достиг слуха, и дышать стало чуть легче.

Кай ухватил его за плечо, сжал горячие пальцы, и наваждение исчезло окончательно.

– Я… в порядке… – буркнул парень.

– Не-а, не верю, – ответил Кай, – но и в душу не полезу. Переживешь, – и они продолжили свой путь.

Шли легко, никак не верилось, будто здесь поселилось зло. Несколько раз Влад собирался заговорить об этом, но не решался: как бы не накаркать.

– Ты ведь тоже слышишь? – первым заговорил сталкер.

– Кого?

– Живущее меж перегонами. Именно чувство туннеля привело тебя к Марии.

– Оно от меня не зависит, – проронил парень. – Может случиться, а может, и нет. Вот страх отсутствует – это да.

– Ты просто не ходил пока во враждебно настроенных туннелях, – сказал Кай. – Не знаю, что точно натворили люди, но в метро теперь время и пространство иногда не подчиняются физическим законам и иной раз сильно чудят. Я сам однажды короткий перегон от Тургеневской до Китай-Города преодолевал пять дней, думал, не дойду.

– Ты зачем меня пугаешь? – спросил Влад.

– Я не пугаю, а готовлю. Сейчас нам будет очень тяжко.

«Да с чего бы вдруг?» – собирался возразить Симонов, но осекся. Его словно до костей пронизал невесть откуда взявшийся ледяной ветер; сердце зачастило, стало не хватать воздуха.

Кай немедленно нащупал его руку, сжал.

– Бояться нельзя, – предупредил он. – И лучше не сомневаться в направлении движения, иначе не дойдем, заморочит нас туннель, разжует и либо проглотит бесследно, либо выплюнет, но вряд ли с тем, что от нас останется, удастся жить нормально. Потому, какая бы музыка ни звучала, будь уверен: если не в туннеле, то в себе и в темноте. Она – друг. Усомнишься хоть на мгновение, и все – считай, покойник. Свет гашу.

Влад не стал спорить.

– Готов?

– Да.

И Кай погасил фонарь.

Парень вцепился в его руку, сжав так крепко, как только сумел. Он опомнился, лишь ощутив ответ (сталкер очень наглядно продемонстрировал, что сильнее, Влад аж зубами скрипнул от боли), и немного ослабил хватку. Кай не собирался выпускать его руки. От огромного облегчения стало даже слегка неловко. Разве ребенок он – держаться за взрослого? Хотя… учитывая разницу в возрасте – действительно, ребенок. И даже не зазорно так себя называть. Почти…

Словно в знак одобрения, раздался тонкий свист, от которого волосы зашевелились на затылке.

– Прорвемся, – пообещал Кай. – Считай происходящее инициацией. Все проходят через нее, так или иначе. Ты – не исключение и точно справишься.

И сам начал насвистывать какую-то мелодию, печальную, но очень красивую. Влад никогда не слышал ничего подобного, прислушивался, сжимая руку Кая, а вокруг сгущалось нечто недоброе, давило на виски, путало мысли, цеплялось за одежду, шипело и похрипывало.

Если бы на станцию Тульская Влад вышел абсолютно седым, то даже не удивился бы этому. На затылке все еще шевелились волосы, и невыносимо хотелось расплакаться, упасть на колени и целовать грязные плиты, попираемые сотнями ног. Но рядом шел спокойный, как бетонная плита, Кай. Закатывать истерику в его присутствии казалось неправильным. Следовало хотя бы попытаться соответствовать такому спутнику. Вот Влад и соответствовал, хотя разрыдаться хотелось все равно.

Первое, что бросилось ему в глаза, – моторизированная дрезина и прицепленная к ней платформа. Конец ее терялся в противоположном туннеле. Некто прибыл на Тульскую столь замысловатым способом.

Станция была не из богатых, в числе прочих обитали здесь оружейники и сталкеры. Последних – чуть ли не целая артель со своими законами. Наверное, Кай знал их всех, а вот Влад, когда проходил через Тульскую, даже приблизиться не решился – лишь издали провожал взглядом дюжую фигуру какого-то мужика в костюме химзащиты, прущего через всю станцию ручной пулемет. Мужик, дойдя до кого-то из своих, стащил противогаз и оказался загорелым и лысым стариком с темными мешками под глазами.

Вовсе не таким представлял Симонов героя нынешнего времени и точно не хотел становиться на него похожим. Позже, у костров, он выслушал множество историй о сталкерах – все больше о том, как у них крыша наверху ехала, и не столько из-за тварей, населявших город, сколько сама собой. Химза – и так-то не панацея, но слишком часто сталкеры сами снимали противогазы и вдыхали свежий и отравленный московский воздух. Говорили: он особый, легче и приятнее, чем в метро. Однако повышенного радиационного фона никто не отменял. Так и гибли герои – медленно загибаясь от лучевой болезни, часто подхваченной по собственной дурости.

На Тульской не имелось колонн. На платформе, кроме уже привычных обиталищ местных жителей, стояли лотки торговцев. Ярмарки на станции были нечастыми, она считалась довольно неприбыльной. Ганзейцы сюда заезжали очень редко.