— это вообще мелочь. Ты можешь осознать, какая роль ей отведена? Ведь фактически от них двоих зависит судьба Туры! Получается, все это происходит, потому что один из наших богов был в другом мире? И если он будет здесь, то и война закончится?

— Вот и Ани говорит, что все решаемо, — грустно ответила Василина. — А еще говорит, что Владыка Четерии стоит армии и обязательно поможет им… Осталось их дождаться, Мариш. Как это тяжело… я постоянно себя виню: ну почему я не смотрела на ее ауру, почему не замечала странностей, которые с ней творятся, не относилась с должным вниманием к ее снам… возможно, я могла бы предотвратить тот ужас, что с ней произошел в том мире. Даже при том, что я понимаю — это все предопределено, она должна была туда попасть, и она нужна… но все же… если бы можно было вернуться назад и сделать все по-другому! Понимаешь?

— Да, — сказала я, чувствуя, как снова слезы текут по щекам. — Я понимаю.

Могла ли и я сделать все по-другому, или и у нас с Люком все было предопределено?

Поля же позвонила на следующий день после разговоров со старшими. Сначала мы поговорили об Алинке и ее замужестве, стараясь не произносить вслух то, чего каждая из нас боялась — что сестра не вернется из Нижнего мира. А затем Пол обрадовала меня тем, что срок ее бодрствования резко увеличился до шести часов и с тех пор продолжает потихоньку расти.

— А когда это произошло? — заторможенно спросила я, запахивая от ветерка ворот пальто: Пол застала меня звонком около четырех вечера, когда я вышла в парк после последней на этот день операции подышать воздухом и шагала по сухим уже дорожкам в сопровождении охраны, внимательно глядя под ноги — змеи то и дело продолжали попадаться на пути.

— Два дня назад, восьмого числа, — сообщила Полина с любопытством. — А что?

— Я как раз вколола последнюю иглу, — объяснила я, стараясь не думать, что в этот день погиб Люк. — Значит…

— Наверное, когда иглы закончатся еще у кого-то, я буду в человеческом облике с полудня до полуночи! — восторженно перебила меня сестра. — Игорь Иванович сказал, что у него осталось двадцать, у Демьяна — тридцать три… Про Тайкахе не знаю, но вряд ли больше. Значит, месяц-полтора — и я уже совсем вернусь!

— Ты часто общаешься со Стрелковским? — от Полиной бойкости хотелось жмуриться и мотать головой, но я пересиливала себя.

— Несколько раз созванивались, — призналась Полина. — Я все еще чувствую себя очень странно, Марин, но мне интересно с ним говорить. И важно. Он много рассказывает про маму того, чего я не знала или не помнила. Сказал, что когда она бывала взвинчена, то походка у нее становилась точь-в-точь как у меня в спокойном состоянии, широкой, стремительной, — она тихо засмеялась, и я грустно улыбнулась в ответ. Я это прекрасно помнила.

— Расскажешь мне потом, что еще он говорил? — я остановилась, пропуская шустрого ужика. Покачала головой: куда они ползут, интересно? Правда, на людей они не нападали до странностей — Кэтрин, моя акушерка, ухитрилась наступить на хвост ползущей гадюке, но та даже головы не повернула, лишь зашипела и стала дергаться в ту сторону, куда ползла. И уползла с миром, когда Кэтрин отскочила.

— Конечно… Марина, — нерешительно позвала Пол после паузы, и я поняла, что последует дальше. Она до этого не жалела меня, не высказывала соболезнований, и мне было просто говорить с ней о вещах отвлеченных. — Марина, — повторила она и перевела дыхание, и я снова зажмурилась, мысленно умоляя ее не продолжать. Но она меня удивила. — Я знаю, что ты чувствуешь, — проговорила она с трудом, и голос ее вдруг показался другим, словно моя Поля вдруг стала гораздо старше меня.

Я, так и не двинувшись с места, глубоко вздохнула — перед глазами на мгновение все поплыло. А Полина что-то говорила в трубке, говорила… и я, когда вновь обрела способность слушать, так и простояла в оцепенении с прижатой к уху трубкой под двигающимся по небосклону солнцем, то и дело выхватывая взглядом ползущих к морю змей.

Поля действительно все знала о том, что творилось со мной, разве что удушающего чувства вины в ней тогда не было. Слово за слово она рассказывала мне то, что случилось с ней в ночь после свадьбы и дальше, и я слушала ее, затаив дыхание — так страшно мне было из-за того, что она пережила, так ужасно, что никто из нас не знал об этом, не догадывался о глубине кошмара, в котором она оказалась. Она не договорила — раздался стук трубки, медвежий рык, но мне было достаточно и того, что я услышала, чтобы на время забыть о своем горе. Я знала, что ей в дни после свадьбы было трудно и плохо, но не представляла, насколько. Как же часто мы живем, и не подозревая, какую боль несет в душе близкий человек, какие демоны раздирают его изнутри.

Разделив со мной тот свой груз, Полли каким-то странным образом притупила и мою боль. Наверное, это как тушение пожара встречным палом: отчаянию просто неоткуда брать пищу, когда выжжено все.

Говорила я и с отцом, и с Марианом, и с Каролинкой, которую дар ее забросил в далекий Пьентан, и с Катей… Но жизнь родных и близких, которые не оставляли меня одну, все равно словно крутилась вокруг меня в калейдоскопе, не касаясь — я висела в пустоте, и не было мне опоры под ногами.

Старшие сестры звали меня к себе, умоляя уехать из Дармоншира. Просили об этом и отец, и Мариан. Но они не видели уставших глаз доктора Лео Кастера и доктора Амадеи Верфонсис, бросившей мирную Маль-Серену ради работы хирургом в Вейне, Риту, взявшуюся работать так же фанатично, как и я, и мечущуюся от обвиняющих взглядов к сочувственным объятиям; бледную, словно иссыхающую сердцем леди Лотту, которая ухитрялась находить для нас нужные слова и взяла меня под свое крыло, строго следя, чтобы не перерабатывала и вовремя ела; не видели ям, чадящих черным дымом, нежити на лугу перед Вейном и не слышали очень редкого, но вновь пробирающего до животного страха грохота артиллерии за фортами — то враги, отчего-то не нападающие массово, раз за разом совершали налеты на укрепления и пробовали нашу оборону.

Никто из моих сестер не любил и ненавидел хозяина этого замка, не целовал его, захлебываясь от жадности обладания и не сражался с ним под