— Ты добьешься успеха. Я помню, — говорит доктор Тэтчер, теперь вынужденный сидеть в тени желтой стены, неспособный ходить, потому что его ноги расплавились. — Ты спасешь принца, а потом, после, сам султан — не посланник — сам султан придет, чтобы поблагодарить тебя и выразить свою любовь.

Принц открывает маленькие глазки в густейшей ночной тьме, его взгляд медленно фокусируется по мере того, как тиски лихорадки слабеют, и он говорит доктору Тэтчеру:

— Вы добрый.

Эззедин когда-то был в возрасте этого мальчика, спал на открытом воздухе, на песке у Срединного моря в Леванте, вдали от своей будущей славы. Тэтчер пинает спящего мальчика на пляже, пинает себя снова и снова, но не просыпается, просто катается по песку, удовлетворенно похрапывая. Тэтчер кричит своему младшему спящему «я»:

— Придворный, начальник канцелярии, голос евнуха — это не воля султана. Если кто-нибудь придет к тебе и скажет, что ты должен служить послу султана, отправившись с ним на корабле в Англию, не слушай!

Но мальчик отказывается просыпаться, пьянящий сон слишком восхитителен для юных:

— Еще минуточку, пожалуйста…

А для стариков сон слишком сухой, изнурительный и неуловимый, и теперь он почти проснулся.

— Ты вернешься к нам, еще больше почитаемый и любимый султаном, через год, даже меньше. Мы вызовем тебя, — говорит посол доктору Эззедину, не подозревая или не интересуясь тем, что Эззедин обратится в христианскую веру и тем самым утратит право называться честным человеком, успокаивая несчастного доктора, пока весла ждущей их лодки шлепают по воде в унисон с парусами, которые громко хлопают на ветру в Саутгемптоне.

Доктор Тэтчер полностью проснулся от грома, от стука в дверь. Меховое покрывало упало с его тюфяка. Серый свет Шотландии ничего не предвещал. Доктор точно знал, что означает этот стук: ясность. Он был готов сделать все необходимое.

Но он ошибся. Перед пересохшими очами Тэтчера возник мальчик в бархатной одежде, со свечой, и сказал:

— Быстрее. Ты нужен ей прямо сейчас.

— Ей? Кому? — Тэтчер прислонился к двери: у него закружилась голова.

— Королеве.

— Но я подчиняюсь приказам короля. — Он понял, что это глупо, как только заговорил, потому что ничего не делал по приказу короля, кроме игры в шахматы, но в мыслях так долго репетировал свое поведение в присутствии прикованного к постели Якова в подобную ночь или утро: репетировал, как проницательным образом постигнет глубины королевской души, где и наткнется на каменное ложе доктрины.

Паж слышал о прошлом Тэтчера и считал себя выше задачи общения с исмаилитами.

— Неужели я должен тебе все объяснять? Король приказывает королеве. Королева приказывает тебе. И она командует мной. И поэтому я… — он подумал о слове «приказываю», но не стал его произносить, — …поэтому я должен тебя привести. Разве ты не можешь просто делать то, что тебе говорят? — Мальчик раздраженно поднял глаза к небу, ожидая, что Иисус войдет сюда и разберется с этим дурнем.

Итак, доктор Тэтчер последовал за шотландским ребенком по множащимся коридорам и вверх по деревянной лестнице в другие коридоры, освещенные только маленькими окнами в дальнем конце, и к закрытой двери на полпути по еще одному неосвещенному проходу. Он никогда не был в этой части замка и подозревал, что не сможет найти дорогу обратно в свою комнату, если его оставят одного.

Дама в ночном платье ждала за закрытой дверью с единственной свечой, и паж, выполнив свой неприятный долг, поднял руки, как бы демонстрируя женщине, что они чистые и пустые. Он отвернулся, чтобы найти какое-нибудь незагрязненное место, оставив Тэтчера на ее попечение.

— Спасибо, — сказала женщина. Она плакала. — Спасибо, что пришли. Доктор Крейг отказался. Но я слышала, как о вас говорили, и королева разрешила мне. Она страдает, хотя и не очень сильно жалуется.

— Королева? Здесь?

Она не ответила, но открыла дверь и провела его в темную комнату с низким потолком, подпертую наклонными деревянными балками, которые грозили голеням и голове. Внутри не оказалось ничего, кроме пяти соломенных тюфяков на полу; только один был занят. Зловоние достигло ноздрей Тэтчера прежде, чем он увидел его источник — другую женщину, примерно того же возраста, что и дама, которая привела его, лет тридцати пяти, хотя трудно было сказать наверняка. Он услышал, как закрылась дверь. Страдалица с явным усилием открыла глаза и медленно повернула голову, чтобы посмотреть на него:

— Это же ты волшебник?

Он сел рядом с ней на коврик. На полу стоял кувшин с водой. Он поднес его к ее потрескавшимся и окровавленным губам, остальная часть тела была неподвижна под тонким одеялом. Ее лицо дрожало от лихорадки, дряблая кожа тряслась, словно рябь бежала по воде. Жидкость капала с губ, не способных сжаться, и он вытер ей подбородок.

— Я не волшебник. — Она казалась — насколько ее лицо могло выразить что-либо, кроме боли, — разочарованной, и он поспешил добавить: — Я занимаюсь медициной, и такие знания любой человек может честным образом получить от природы.

— Ты исцелишь меня?

— Я еще не знаю, что причиняет тебе боль. Как тебя зовут?

— Маргарет. Почему ты так разговариваешь? Ты испанец?

— Нет, я приехал из Англии, милая Маргарет.

— Я тоже англичанка.

— Ах. Ну, тогда мы сородичи. Пожалуйста, покажи мне, что причиняет тебе боль, Маргарет. Меня зовут Мэтью.

Она отодвинула грязное одеяло и развязала шнурок у горла, стянула рубашку, прикрывавшую грудь. Не выказала ни скромности, ни стыда, только ту же вибрирующую боль в каждом малейшем движении. То, что осталось от нее под рубашкой, было жалким и искалеченным источником смрада, который теперь, не сдерживаемый одеялом и одеждой, атаковал Мэтью. Кожа больше не смыкалась в пораженных местах. Кое-где она лопнула, как слишком туго натянутый барабан, как будто намокла, высохла, нагрелась, высохла, намокла и снова высохла на ярком солнце. И все же доктор склонился над обесцвеченной плотью, глубоко вдохнул отвратительный запах, чтобы различить в нем разъедающую бедное создание болезнь, оспу или рак, которые заподозрил ранее. Он проделал это еще дважды, пока не учуял, что скрывалось в ней.

— Ты ужасно страдаешь, Маргарет?

— Да. Я бы заплакала, но не могу.

— Вижу. Кажется, твоя подруга плачет вместо тебя. У тебя здесь много друзей? — Он снова поднял ее рубашку, сам завязал, натянул одеяло на истерзанное тело. Она слегка улыбнулась вместо ответа. — Ты совсем не производишь воду? — Она покачала головой. — Как давно?

Позади женщина, которая встретила Тэтчера, снова начала тихо плакать. Она только сейчас услышала, что ее подруга не может плакать сама.

Маргарет сказала:

— Ты обещаешь исцелить меня?

— Я обещаю попытаться.