Поэтому Ланочка ходила к телефону-автомату, дежурила неделю рядом с ним (она заготовила легенду на всякий случай и действительно там простаивала с серьезным видом, чтоб ее видели киоскерша из газетного ларька и мороженщица по соседству).

Они, кстати, подружились, с Ланочкой ведь все в той округе, где стоял дом Алины и Графа, все, кто хоть разок с ней поразговаривал, уже дружили.

Правда, по закону все найденное шло государству, а нашедшим платили сколько-то процентов от суммы.

Но мозаичисты молчали, брали доллары и выдавали рубли.

Этот обмен валюты и им мог обойтись в семь лет лагеря.

И помаленьку доллары пошли в дело.

Алина в конце концов нашла работу в Комитете наших женщин, организации международной, чьи редакторы, к примеру, доставляли автоматы Калашникова ящиками в борющуюся Анголу.

У одной такой сотрудницы в той же Анголе, при переходе через заболоченную пойму реки (она несла ящик с оружием на плечах), начались страшные боли в животе.

Несчастную, стонущую представительницу Комитета вывезли на вертолете повстанцев в госпиталь, где ей диагностировали внематочную беременность!

В военном госпитале такое было впервые.

Алину взяли в Комитет в хандийский отдел как переводчицу, хорошо.

Она уже сдала все экзамены, защитила диплом и получила корочки. Тоже не без помощи зеленых портретов… всё в ее жизни стабилизировалось, и единственное, что отсутствовало в ней, были мужчины.

В бабском комитете их держали только на ответственных должностях, и они не снисходили до персонала.

К тому же Алина стягивала волосы в пучок, не красилась, носила юбки самой печальной длины, а на ногах у нее были советские туфли или, зимой, советские сапоги, сшитые по образцу военной обуви.

Удобно и в дождь, и в зимнюю слякоть, вынул ногу из обувки — все сухое.

Сапоги к батарее ставились сушиться понезаметнее, сбоку.

А поскольку выяснилось, что плюс к ханди Алина знает еще и ирду, а кроме них английский, французский и языки братьев-славян, то ее все время тягали на переговоры и гордились ее внешним видом. Скромная советская труженица!

И сама Терешкова была такова, лучшая женщина СССР, ткачиха-космонавт. Ее стригли, завивали, одевали, придавали ей европейский облик, но руки и скулы не перекроишь, врожденное отсутствие мимики тоже, а тем более выговор.

Раз в неделю в такой привилегированной международной организации давали заказы — зеленый горошек венгерский, болгарское лечо, польские маринованные огурчики, сыра 300 грамм «Советского», печенья две пачки «Юбилейного», кило гречки и две банки горбуши в собственном соку.

То есть жизнь у семьи была шикарная.

И то и дело в доме возникали праздники.

Ну и по субботам тоже являлись дамы с цветами, бутылкой сладкого и тортиком, мужики известно с чем.

Ланочка даже жаловалась на своих подруг из Комбината, они, пользуясь любым предлогом, навещали Графа, всегда с теми же подарками.

Граф выпивал, а ему нельзя, твердила Лана по телефону, не носите.

И ей же приходилось накрывать поляну.

Она пекла пироги с картошкой и луком.

Младшие члены семьи пользовались случаем и наедались до понедельника.

Но Алина боялась все время.

Боялась появления Сергея-старшего.

Вроде бы он погиб, но время от времени до нее доходили сведения от бывших сослуживцев по торгпредству (все же варились в одном дипломатическом супе, и до Комитета наших женщин кое-что доносилось), что исчезновение двух судов с грузом медного лома, предназначенного для сооружения статуи Христофора Колумба (дар советской страны каким-то незаинтересованным латиноамериканцам), причем страховка была оплачена Ллойдом, этот страховой случай до сих пор проверяется.

Огромные суммы тоже куда-то делись.

Пока однажды ей — по мобильному телефону, ибо годы промчались, шел ХХI век — не позвонили с неизвестного номера.

Мужской голос, вполне бандитский, произнес:

— Марья б. Серцова?

— Д… Нет. Вы ошиблись.

— Нет, б., я не ошибся. Алина?

— Что надо? — переходя на ту же интонацию, сказала она.

— Нас интересует, в каком состоянии б, сын Сергея Ивановича Серцова.

— А что? Как это, он жив? Он же утонул на том транспорте с медью?

— Мы хотим оплатить, б., его образование, поняла? Ему же скоро семнадцать. Чтобы он не попал в армию. Это та же, б., зона.

— Вам лучше знать, — с бьющимся сердцем возразила Алина.

— Он кончил, б., школу?

— Заканчивает. Английскую.

— И говорит?

— В совершенстве, — неизвестно зачем похвасталась Алина.

— Короче-мороче, ему пришлют приглашение в государство Монтегаско.

— А, там многие скрываются.

— Не ваше б. дело. У нас есть б возможности дать Сергею Сергеевичу Серцову образование в Англии.

— А вы кто?

— Я? Я б. адвокат. И имейте в виду, что ваше пребывание в чужой квартире под чужим паспортом небезопасно для вас же. Когда Сергей Сергеевич Серцов уедет в Монтегаско, его квартира должна быть продана, деньги должны быть переведены на счет, который мы укажем.

— А куда же он вернется?

— Он не вернется.

— В бочку с жидким бетоном и на дно моря?

— Ты, сука. Такой язык можно и отрезать, чтобы не болтал зря.

— Разумеется, Сережа никуда не поедет. Пока мне не позвонит его отец. Который официально признан погибшим.

— Алина, будем говорить серьезно. Отец Сергея Сергеевича был выловлен в бессознательном состоянии в океане рыбаками, долго жил на острове, не говорил. Потом переправился в одно латиноамериканское государство, там приобрел состояние.

— Да, ту страховку от Ллойда.

— Это все миф. И Сергей Иванович в страну проживания возвращаться не захотел.

— О, его тут очень давно ждут.

И Алина неожиданно для себя пошутила:

— Двое с носилками, один с лопатой.

Алина использовала одну из присказок Сергея. Что делать, с волками жить — по-волчьи выть. Три года этих речей, как на каторге. На зоне.

Ей ответили:

— Это все нами урегулировано.

— Да, мне давно не звонят.

— С того света не позвонишь, — развеселился адвокат.