Алина ответила, что соседи все на даче.

— Да, и предупреждаю, в больнице, куда вас могут принять, там простыней нет. Наволочек нет. Стиральное отделение не работает. Нет порошка. Берите свое.

— А врачи там есть? — спросила больная.

— Да все в отпусках. На практике студенты из Лумумбы. Черненькие и косые из Северной Кореи, третий курс. Мне в приемном покое жаловались. Просили больше не возить. Будут на вас практиковаться. Но препаратов тоже нет.

— Таак, — загудела больная. — А что мне принимать, если я буду дома?

— Ничего у нас от этого нет. От инсульта, от паралича неизвестно какого. Только ждать. Ну и массаж, гимнастика.

— Ты массаж умеешь? — спросила старуха Алину.

Та пожала плечами.

— А че там уметь? — хэкнула фельдшерица. — Как с детьми. Разминание, растирание, похлопывание, пощипывание. Скручивание, поколачивание. Поднять-опустить. Да не поможет это. Пролежни начнутся. Плавали, знаем.

— Ты мне кого вызвала? — сказала командирша.

Алина пожала плечами:

— Ноль три. Скорую.

— Я же контингент. Ну вы даете. Вон у телефона книжечка с номерами. На букву «к», кремлевка. И я лейтенант КГБ, удостоверение в ящике слева внизу, в стенке.

— Что такое кремлевка? — спросила Алина.

— Это кремлевская больница, — сказала с задором фельдшерица. — Там все врачи анкетные. Всего опасаются. У нас и то специалисты получше. Ну пока до свидания, раз так. Зря людей гоняете.

Но после звонка в кремлевку больную сразил новый инсульт, скорая из «Кремлевки» приехала, когда она уже умерла.

Утром пришла врач, потом наведался тот самый участковый, посмотрел от порога, кивнул и ушел. К вечеру покойную увезли, причем намекали на плату («Было много вызовов, но всех бросили, приехали к вам, так что», — сказал санитар. Второй кивнул).

Платы не дождались, потребовали раздеть тело, положили несчастную голую женщину за руки за ноги на две простыни, завязали узлы, уехали со своим грузом.

Алина перевернула все шкафы и ящики стола, нашла документы на могилу Маши.

Среди прочего обнаружилось в бумагах у Тамары Геннадиевны и красное удостоверение с вытисненными на обложке буквами «КГБ». На ее имя. Оказывается, она была лейтенантом.

Или купила себе это удостоверение где-нибудь в подземном переходе, тогда всюду продавались разные корочки, можно было заказать на свое имя любой диплом или удостоверение, хоть министра здравоохранения или ректора университета. Да хоть генерала милиции.

На погребение ушли все деньги из сумочки покойной.

Но уже выбивать на плите ее имя было не на что. Осталась воткнутая землекопами простая табличка.

Однако же мать легла к дочери.

Алина всплакнула, вспомнив свою добрую соседку по палате. Как же она любила этого подонка.

Который ей изменял с платной проституткой.

Серцов в самые поганые моменты их общей жизни вспоминал эту Лариску и ее приемчики.

Алину с малышами вскоре забрали на известно чью фазенду, в садовое товарищество, там они с Ланочкой варили запасы на зиму, Граф чинил покосившийся душ, а потом часами наводил порядок в сарае, где нашел в дровах книгу неизвестного автора, народ сказал, это «Под сенью девушек в цвету».

Графу книга без названия очень понравилась, он ее читал все лето, проводя время в сарае.

В доме было шумно, бегали дети, свои и соседские, варилось варенье.

В сарае же хозяин навел чистоту, там пахло дровами.

Туда заходили кореша, тот же Потомок.

Все происходило далеко от зоркого глаза Ланочки.

Мужской состав поселка, немногие оставшиеся в живых корифеи, золотой фонд запрещенных художников, которые кормились на комбинате и в детских издательствах, собирался у Графа в сарае.

Он даже там соорудил две лавочки и какой-то одноногий столик.

Долго ли, какой-то старый шкаф в углу, рассохшийся, еще доски-палки есть, топор, рубанок, стамески. Молоток, гвозди.

Вспоминали былое, угощались прошлогодними самодельными наливками.

Говорили по поводу занятий с детьми — тут Ланочка учила их рисовать карандашами.

Граф выступил, что рисование цветными карандашами — выдумка ВХУТЕМАСа.

Его поддержали:

— Как рисовал карандашами Никита Фаворский!

Граф продолжал:

— Это отказ от узнаваемого локального цвета, тут просто задача построить из этого набора цветов, шесть штук, в смеси какую-то структуру. Она этому не учит. Так просто, рисуй собачку. Но это же не то!

— Да они малы еще, — отвечали ему корифеи.

Вспоминали:

— А как мы ездили по Союзу, по городам! Мы под Вологдой оказались, у старообрядцев, четыре сестры и немой брат. Он нам вырезал из дерева такие уточки-солонки. Солоницы назывались. Ну, Боря Алимов купил их у него, ему же в Союзе художников дали денег. Тот ушел, возвращается пьяный и вдруг говорит: «Я с ними строгой! Могу и к черту послать!»

Его поддержали:

— Тогда на каждом предприятии были порядки, в дирекцию — портрет Ленина, в коридоре — революция и война, история, а у секретарши цветочки, натюрморт. Деньги у них на это были, нам в комбинате платили. Не то что сейчас…

Граф вставил:

— В детские сады шли звери.

— Забудь про это, четвероножник, — отвечали ему безработные, давно уже нищие мастера.

— А что, — возражал Граф, — сейчас такие времена, что импрессионисты оказались реалистами.

— Выпьем за современное искусство, — поддержал его Потомок. — Мусор стал темой!

— А Руссо потом оказался халтурщик, валял копии на продажу, — сказал Граф. — И «Ежик в тумане» плохо нарисован.

— Имеешь в виду лошадь? Нет, мне нравится, но у тебя были лучше, экспрессивнее, — сказал Потомок и принял из баночки прошлогоднюю забродившую тертую смородину.

На что Граф, которого переполняли мысли об искусстве, высказался так:

— Не надо бояться ошибиться. Не надо бояться промахнуться. Учитесь выкручиваться из любой ситуации. Картинка должна быть похожа на жизнь, но надо добавить к ней что-то новенькое.

— А то будет как фотокарточка, — поддержал его довольный Потомок, вытирая с лица пятна черносмородиновой кашицы. — Вот этого надо бояться.

Граф продолжил тему:

— Очень многие вещи глаз видит, а фотоаппарат неймет. Что-то есть такое, что мы видим, а снять это невозможно. Мы можем наслаждаться точной линией, но тут у нас, когда не получается, есть боевой устав пехоты: что-то не вышло, не меняй ситуации… И свою старую работу поправлять нельзя. Наши картинки — это свидетельства времени.