– А их много?

– Немало, – процедил собеседник, – а вскоре будет еще больше.

– Господи, откуда только эти нелюди берутся?

– Откуда все мы – из детства. Жестокое обращение – важнейший фактор, и это касается не только физического насилия. Все дело в том, что личность в наших общественных установках вынесена за скобки, и это начинается с младенчества. Ребенка не видят таким, какой он есть, а он понимает, что не является тем, кем его согласны видеть. Он какое-то время борется, стучится в жизнь, но все разбивается об «а ты сегодня был хорошим мальчиком?» – и поскольку не был, то он уходит в тень, в небытие. Вырастая, такие дети отчаянно пытаются попасть в настоящую жизнь: женщины ломятся в ворота любви, а мужчины – в ворота смерти. Я долго не мог понять, почему маньяки относительно легко переносят свое задержание и арест и быстро признаются во всем, несмотря на то, что улики против них редко бывают неопровержимыми. Казалось бы, отрицай до последнего, борись, все равно у тебя альтернативы расстрелу нет…

– Вот именно, – поддакнула Ирина.

– А они признаются охотно, взахлеб, и знаете почему? Потому что первый раз в жизни их принимают такими, как они есть. Людям интересна не их маска, не фальшивый «хороший мальчик», а они сами, и ради того, чтобы испытать это чувство, они готовы даже на расстрел. Хотя редко кто из них по-настоящему осознает приближение казни, какая-то логика у них, что раз я ненастоящий, то и смерть тоже. То им кажется, что простят и помилуют, то, что они каким-то образом переживут свою смерть и будут существовать дальше. В общем, психика окончательно рассыпается.

– Мой подсудимый не признался.

– Нет правил без исключений.

– Это да. Так что же делать? Как установить истину?

– В данном случае не знаю, но я очень рад, что вы проявили интерес к этой проблеме, которая с каждым годом будет становиться все острее. В благополучных семьях еще ничего, но, простите мне мой снобизм, наша любимая люмпен-пролетарская среда – настоящая кузница маньяков. Повальный алкоголизм, эмоциональная и интеллектуальная скудость в сочетании с жесткой установкой на священную обязанность матери воспитать достойного строителя коммунизма – это идеальная почва для произрастания убийц.

– Вы такую кошмарную картинку рисуете, – поежилась Ирина.

Ей вдруг стало страшно, не допустила ли она непоправимых ошибок в воспитании Егора?

– Так и есть, и знаете почему?

– Почему?

– Потому что в нашем обществе почти утрачен важнейший навык любви к самому себе. Мы даже не понимаем, что это вообще такое. Однажды я сказал своей знакомой, умной и доброй женщине, что ее сыну нужно полюбить себя, так знаете, как она оскорбилась? Нет, закричала эта дама, пусть сначала полюбит родителей, потом всех остальных, а самого себя уж как придется. Я пытался ей напомнить христианский тезис «возлюби ближнего своего как самого себя» и обратить ее внимание, что там значится как, а не больше, но куда там! Она заявила, что не собирается воспитывать эгоиста.

Ирина вздохнула. Да, любить себя – это что-то крамольное, так же как и радоваться каждому дню. Что в семье, что в работе, что в общественной жизни – везде культ жертвы, надо обязательно переступать через себя, отдавать все силы и средства ради чужого одобрения, а не ради результата. Везде, во всех сферах какое-то избыточное самоотречение. В семье это выливается в трагедии на пустом месте, а на производстве – в бестолковое хаотичное мельтешение, процесс ради процесса, и за бодрыми рапортами скрывается нулевой или отрицательный результат.

Но власть идет на это, потому что не может допустить, чтобы человеку было хорошо наедине с собой, ибо черт знает до чего он тогда сможет додуматься. Нет, образцовые рабы должны постоянно испытывать чувство стыда и ненависти к самому себе – это лучшие рычаги для управления людьми.

К сожалению, беседа с психиатром при всей своей познавательности на дело Еремеева свет никак не пролила.

Ирина шла на работу с тяжелым сердцем: на этой стадии процесса давно пора избавиться от сомнений в виновности подсудимого.

Впору хоть Бога молить о знамении свыше!

Маньяки быстро признаются, а Еремеев нет. Можно ли из этого сделать вывод, что он не маньяк?

Так слабо, что нечего и развивать эту логическую предпосылку.

Все такие, а он не такой. Новая, еще не изученная разновидность. Как знать, может, на новом витке знаний психиатр будет приводить Алексея Ильича как пример типичного маньяка.

В одном профессор прав безусловно: «мог – не мог» – это не ее вопросы. Ее вопросы «совершил – не совершил», и пока доказательства говорят о том, что Еремеев – убийца, а уж что его вдохновило на подвиги, пусть разбираются компетентные специалисты.

Интересно, сколько в Ленинграде проживает одноглазых молодых мужчин? Сколько маньяков действует в городе одновременно и много ли из них испытывает тягу к юношам? Кстати, Еремеев не женат, и это подозрительно. Он же не зачуханный выпускник пединститута, чтобы до старости плесневеть рядом с мамой, нет, красивый парень, курсант военного училища – таких девочки разбирают максимум к четвертому курсу. Как Алексей Ильич сумел обойти все капканы и выпуститься холостым? А когда вернулся? Неужели увечье настолько угнетает его, что он не решается на отношения с женщинами? Ладно, всякое бывает, и неразделенная любовь и просто эмоциональная холодность, но друзей он тоже не завел. Производственные связи вроде бы крепкие, а близких товарищей что-то не видно. Во всяком случае, адвоката ему никто не нанял.

Ладно, это лирика, но насколько велика вероятность, что в Ленинграде орудуют одновременно два маньяка, испытывающие тягу к юношам, и один из них одноглазый, другой имеет отношение к «Авроре», а одноглазый сотрудник НПО ни при чем?

И еще отдельно работает третий убийца, обладающий такими же дефицитными кроссовками, как у непричастного Еремеева.

Неправдоподобный бред.

Только судья должна понимать, что правда и правдоподобие – абсолютно разные вещи.

Ирина вздохнула и вдруг заметила, как ей наперерез несутся Вера Ивановна с Сухофруктом.

Глядя на их азартные физиономии, раскрасневшиеся от мороза, она и сама повеселела.

– Ирина Андреевна, это строго конфиденциально, – напористо начал дед.

– Да, мы не хотели в суде это озвучивать, а то мало ли что…

– Могло повлиять на показания…

– Мы не уверены…

– Нет, эта девочка-обвинитель производит прекрасное, прекрасное впечатление…

– Но она может подсказать свидетелю из самых лучших побуждений!

Ирина сурово кашлянула:

– Хорошо, давайте отойдем и спокойно все обсудим.

Она подошла к чугунной ограде, смахнула столбик рыхлого влажного снега и облокотилась, глядя на грязный лед реки. Вера Ивановна встала справа, дед слева.