вырубать корни зла! Конец положишь разврату и воровству! В этом великом сражении я всегда буду рядом с тобой.

Новый визирь увидал в глазах султанши и нечто другое. Он опустил глаза и поклонился.

— Приложу все силы, свидетель мне аллах! — произнес он сухо.

— Тебе будет разрешено в любое время заходить в мои покои, — шепнула она многозначительно.

— Я воспользуюсь твоим наказом, возвышенная султанша, только в те часы, что мне укажешь! Не посмею нарушить твой покой, — ответил он, и султанша почувствовала, как зарделись с досады ее щеки. Новый визирь не давал поймать себя в расставленные ею сети. Она сделала ему знак удалиться. Совсем нелегко будет ей с этим визирем. Но как бы то ни было, она твердо знала, что порядок в империи наведет только он. Честный и жестокий, бесстрашный и умный, он хладнокровно твердой рукой изгонит порок. И это теперь, возможно, самое большое ее желание.

26

«Не следует верить всему, но не следует терять и надежду».

Мирон Костин

Был тихий осенний час заката. Высоко в лазурном небе стаи перелетных птиц тянулись на юг.

Воевода Василе сидел на крыльце с госпожой Екатериной. Руксанда держала на руках своего маленького братца.

— Улетают птицы, — мечтательно промолвила княжна.

— Улетают и вновь прилетают, — улыбнулась господарыня.

— Кто знает, кого они застанут при возвращении?! — с печалью в голосе продолжала Руксанда.

— Зря ты, княжна, беспокоишься, — поднялся с кресла воевода. — До весны замуж тебя выдавать не собираюсь.

— Ох, батюшка, твоя милость постоянно говорит мне о замужестве, будто тебе хочется поскорей от меня избавиться.

— Тебя, дитя мое, я всегда хотел бы видеть подле себя.

Появившийся вэтав остановился на пороге, не смея нарушить их покой.

— В чем дело? — спросил, увидав его, воевода.

— Прибыл из Порты какой-то ага, — поклонился вэтав.

— О, боже! Ни минуты роздыха не дают мне османы, — вздохнул господарь. Поцеловав ручки Штефэницы, он направился к двери.

— А меня не целуешь, — раздался обиженный голос княжны. — Смотри, батюшка, скучать будешь, ежели отдашь меня, в чужую землю.

— Ни за что не отдам тебя!

Воевода обнял дочь, которая была ему дороже всех его детей, и ушел, не зная, что судьба его любимицы решена уже много дней назад самой султаншей Киосем.

— С какими вестями ты прибыл к нам, эффенди-ага? — спросил хмуро воевода.

— Тебе приказание от нашей повелительницы султанши Киосем, да сохранит аллах ее светозарность.

— Прочитай, пожалуйста! — сказал Лупу и, согласно обычаю, встал, чтобы стоя выслушать волю повелительницы Порты.

По мере того, как турок читал приказ, сердце его каменело:

«Немедля отправь с посланцем нашим ребенка своего, который стал бы у нас твоим заложником. Не польстись поступить иначе, не то навлечешь на свою голову наш гнев».

С трудом сдерживая клокочущий в груди гнев, Лупу сказал:

— У меня единственный сын и тот еще младенец...

— Мы знаем, что у тебя нет сыновей, но зато имеется дочь. Отдай ее!

— Разве существует такой закон, чтоб и девушек отдавать в заложники?

— Закон — это приказ нашей светозарной и достославной султанши-валиде, да не померкнет ее сияние! — отрезал турок. — И не советую нарушать его, потому как у тебя только одна голова. Завтра отправимся. Дочь твою возьмем с собой. Вели своим людям позаботиться о провианте и подменных лошадях.

— Слуги дадут тебе, что положено, — сделал ему воевода знак идти. Бешенство душило его.

— Змеи ядовитые! — скрипел он зубами, — сколько добра для вас делаю, а вы все норовите укусить! — взревел он.

— Этим нехристям, что сейчас свалились на нашу голову, черствый хлеб и прогорклую брынзу отпустишь! Старых лошадей с разбитыми копытами выдашь. Ежели шуметь будут, скажи, что мы только что расплатились с данью. Отведите их на самый плохой постоялый двор, пусть их клопы едят, потому как сами они, проклятые, вдоволь насосались нашей крови!

— С большой радостью все исполним, твоя милость! — весело ответил вэтав.

Воевода ощутил облегчение. Хотя бы таким путем он немного разочтется с басурманами. Однако место гнева в душе заняла грусть. Завтра он отдаст любимое свое дитя этим нелюдям, чтоб затем ни днем, ни ночью не знать покоя, живя в страхе, что над ее красивой головкой занесен меч. Он приказал позвать госпожу Екатерину. В нескольких словах воевода ей объяснил все.

— Господи! — всплеснула она руками, — так эти псы платят тебе за то, что сотворил для них мир с Московией! Что ты не дал пролиться их поганой крови! Да пропади они все до одного! О, боже праведный!

— Прошу тебя, госпожа, возьми на себя заботу об отправке нашей княжны. А я немедленно уезжаю в Сучаву по очень срочным делам.

Господарыня смотрела на него сквозь слезы. Она прекрасно понимала, что отнюдь не государственные дела гонят воеводу из дому, а тягость расставания, которая смертельным грузом легла на него.

— Все сделано будет! Отправляйся, не заботясь ни о чем! Когда должна княжна уехать?

— Завтра на рассвете.

— О, святая богородица! — воскликнула господарыня. — К чему такая спешка?!

— Возможно, это к лучшему, — с болью произнес воевода. — Незачем растягивать наши муки. Нагрузить вещи и пусть с ней едет кто-нибудь из боярышень, кого она сама выберет, и да пребудет с ней наше родительское благословение!

Госпожа Екатерина вышла вся в слезах. Воевода приказал логофету готовить рыдваны в дорогу и перед наступлением темноты выехал из города с небольшой свитой. Садясь в рыдван, он услышал разрывающий сердце плач Руксанды и так грозно прикрикнул на возницу, что испуганные кони помчались вскачь.

Три года, денно и нощно, звучал в его ушах этот плач. Три года прошли в непрерывных ходатайствах перед большими чинами, сопровождаемых кошельками с золотом, пока, наконец, он увидел свое дитя дома.

...Стоял тихий послеполуденный час. Княжна с боярышнями сидела в саду гарема и читала вслух, когда явился евнух и сказал, что зовет ее пресветлейшая повелительница, султанша