— Я убью этого подонка, если еще раз его увижу.

— Ну что ж, многие пытались это сделать.

— Он как болезнь. Странно, что ты не убил его много лет назад.

Андреас с каким-то испугом посмотрел на сына, потом медленно кивнул.

— Я был его порождением. Он присматривал за мной еще долгое время после того, как в этом уже не было необходимости. Ты знаешь, когда у власти были полковники, он должен был меня арестовать. Это был приказ Пападопулиса. А вместо этого он выслал меня из страны.

— Очень мило с его стороны.

— Да. И он рисковал. При этом ничего не выгадывал для себя.

— Он обеспечивал себе твое расположение на черный день, на случай если он выйдет из игры, а ты будешь на плаву.

— Возможно. Наверное, так он и рассуждал.

— Ты думаешь, он за тебя беспокоился?

— И это возможно. Вопреки себе и сам не зная почему. В любом случае он не простой человек. Он всех нас заставляет отгадывать свои загадки.

— Это помогает ему держать руку на пульсе. — Алекс откашлялся — наверное, набирался смелости задать вопрос: — А почему ты только сейчас говоришь мне все это? Все эти ужасные вещи? Это ведь не имеет отношения к иконе.

— Не знаю. Может быть, просто чтобы рассказать о них кому-то.

— А раньше ты никогда об этом не говорил?

— Рассказывал кое-что твоей матери. Совсем немного. Почему я должен обременять кого-то?

— Чтобы облегчить собственную ношу.

— Слова не облегчают душу.

— Откуда ты знаешь?

— Что бы ни говорили сегодня моралисты и те, кто имеет смелость судить, эти вещи не могут быть поняты вне времени и обстоятельств, при которых они происходили. Многое из того, что было сделано, даже плохого, было необходимо сделать. Никто, кроме тех, кто сам через это прошел, не может этого понять, но у каждого были свои проблемы, а теперь нас осталось слишком мало.

— Если я чего-то не понимаю, это не моя вина. Это ты послал меня сюда.

— Я не думал, что ты останешься, что женишься на Ирини, я думал, ты вернешься в Грецию. Но это и хорошо, что ты не вернулся. Очень хорошо.

— Наверное, я бы стал коммунистом наперекор тебе. Что ты смеешься?

— Над самой возможностью того, что ты стал бы политиком.

— Судя по твоей иронии, я не много потерял?

— Нет, ты проявил мудрость. Политика — это игра дураков.

— Хорошо, что ты приехал, — негромко сказал Алекс. — Хорошо, что мы поговорили.

Андреас втянул в себя влажный воздух, потом медленно выдохнул. Услышать такое от сына — это лучшее, на что он мог надеяться, и он хотел быть благодарным за это, за эти моменты. Глянув вбок, он увидел, что Алекс уже не опирается об ограду, а стоит сам, лишь слегка придерживаясь за нее рукой.

— Ты неплохо выглядишь, Алекс, — сказал он, проигнорировав древнее суеверие. — Ты выглядишь сильным.

Алекс смотрел на лес. Он казался растерянным.

— Да. И я чувствую в себе силы.

Сотир Пластирис жил в одном из многочисленных многоквартирных блочных домов, которые так изуродовали облик Салоников. Как и большинство жителей этих домов, он заставил террасу растениями и яркими цветами, и это общее многоцветье хоть как-то оживляло неприглядное серое здание. Внутреннее убранство квартиры было выдержано в традиционном респектабельном буржуазном стиле: белые стены, темное дерево, на стене в гостиной — чеканный портрет Александра, в стеклянном шкафу — статуэтка в цветастом национальном костюме. К чести владельца, в углу не было традиционной дешевой иконы с горящей свечой перед ней. Это означало только одно: Сотир жил один, без жены, и некому было заботиться о таких пустяках. Мэтью чувствовал себя здесь свободно: квартира мало чем отличалась от квартиры его деда в Афинах.

— Yiasou, — сказал Сотир, поднося Мэтью бокал с коньяком.

Сам он, взяв свою рюмку, уселся в широкое кресло напротив. Выражение его круглого лица было безмятежным, казалось, он ни о чем не думал, но его собеседник подозревал обратное.

— Самолетом было бы трудно, — через какое-то время заговорил он на правильном английском, хотя и с сильным акцентом. Почему-то все друзья деда хотели говорить с Мэтью по-английски. Наверное, вопрос профессиональной гордости, решил Мэтью. — В аэропортах сейчас очень тщательный контроль. Кораблем — гораздо легче. Много частных судов, больше места. Небольшой предмет можно спрятать в огромном контейнере. Таможня в портах не справляется с потоком пассажиров, да и коррумпирована к тому же. И вообще, их больше волнует, что вывозят, а не что ввозят.

— Какой порт? Пирей? Или здешний?

— Вероятнее всего, Пирей. Он больше загружен.

— Вряд ли ее уже привезли.

— Думаю, привезут через несколько дней. От Нью-Йорка больше недели пути, в зависимости от остановок.

Мэтью, сделав глоток коньяка, кивнул:

— Конечно, смогут и самолетом. Воспользуются каким-нибудь закрытым аэродромом.

— Да. А может, поездом из Парижа. — Пластирис улыбнулся, показав желтые зубы. — А может, ее вообще не привезут. Мы говорим только о том, что наиболее вероятно. Было бы неразумно обсуждать все возможности.

Вместо того чтобы избавиться от опекуна, приставленного к нему дедом, — в любом случае это было бы невозможно, — Мэтью решил использовать его, и надо признаться, ему нравился Пластирис — своим легким стилем, стилем старого мира. Ему все время приходилось напоминать себе, что этот человек — один из тех людей, бывший борец за свободу, шпион, убийца. Кто знает, кем он еще был?

— Главное, — продолжал Сотир, — вести наблюдение за Драгумисом, не выпускать его из виду, следить за тем, что он делает, кто к нему приходит и кто уходит. Это трудно, учитывая, что дом стоит на горе и окружен деревьями.

— Как ему удалось его купить? Ведь его выслали?

— Ему помог твой дед. Он хотел оказать ему небольшую услугу. Он добился для него разрешения приезжать в страну раз в год, на пасхальную неделю. Он наверняка не ожидал, что Фотису позволят выстроить для себя крепость или заняться своей прежней деятельностью.

— А почему ему разрешили?

— Так всегда бывает. Ему не доверяли, пока Андреас не уговорил их на эту уступку с посещением страны. А когда ее сделали, его перевели в разряд неопасных и забыли о нем. У бюрократии существует только два цвета: белый и черный. Если ему разрешен въезд в страну, значит, он уже не опасен. Кроме того, он стар. Сейчас же там одна молодежь. Они уже не помнят полковников. Они ничего не помнят.

— А у вас есть возможность установить наблюдение за домом? Потому что у меня ее точно нет.

— Драгумис не моя забота.

— Нет, конечно. Очевидно, ваша забота я. — Он выждал, но Пластирис ничем себя не выдал. — А моя забота — Фотис, так что здесь все связано.