– Родственник, что ли? – недружелюбно спросил Бушкин. – Видный господин. Небось к приходу генерала Абрамова вывесили!

Старцев наступил Бушкину на ногу.

– А чего? Интересуюсь! – агрессивно сказал Бушкин.

– Вот, Бушкин, если бы мы с вами, к примеру, составили точную карту рельефа России, – назидательно, стремясь сгладить впечатление от реплик матроса, сказал Старцев, – да вычислили бы Курскую магнитную аномалию, да нанесли бы на карту точные истоки главнейших русских рек, да еще сделали бы много других открытий, нам, пожалуй, тоже повесили бы на плечи такие же погоны, как у географа Тилло.

– Мы больше по гальванической части, – потупился Бушкин, почти ничего не поняв из речи Старцева. – Флотское дело. И звание наше было простое – кондуктор.

Евгения Александровна чуть приметно улыбнулась:

– Алексей Андреевич Тилло не из-за погон среди этих портретов находится, – сказала она. – Дядюшка. За рост и дородность носил домашнее звание «дядя Пуд». А вот, господин кондуктор, портрет адмирала… Адмирал Петр Петрович Шмидт был как раз старшим морским начальником нового порта Бердянск. Он отец, надеюсь, известного вам лейтенанта Шмидта…

Хозяйке дома, кажется, даже доставило некоторое удовольствие объяснить красному матросу, что не все генералы и адмиралы числились в кровопийцах. В голосе звучала не только ирония, но и усталость. В ее жизни, казалось, не было уже ничего, что бы она не видела или не пережила. Ей целовали руки, на нее замахивались нагайкой, ей обещали поставить памятник и ее обещали расстрелять или сгноить в подвале собственного дома.

– А вот на той фотографии, – сказала она, заставив Бушкина обернуться, – мой брат, генерал-лейтенант Александр Тилло. Видите, на фотографии, рядом с орденом Белого Орла с мечами, заклеенная бумагой дырочка? Александр Александрович, знаете ли, воевал с бандами Махно, у него был отряд из колонистов и офицеров. Когда Нестор Махно посетил мой дом, он выстрелил в портрет. Считал моего брата одним из главных своих врагов.

– И где же сейчас Александр Александрович? – с неожиданным любопытством спросил Савельев.

– Он был убит еще до выстрела Махно, – коротко ответила Евгения Александровна. – Нестор Иванович опоздал.

Старцеву очень хотелось расспросить хозяйку дома о том, каким был Петр Шмидт, герой Республики, в детстве, как они рядом росли, как учились. Иван Платонович почувствовал даже некоторое волнение от того, что судьба занесла его в дом, связанный с именем человека, который тоже до какой-то степени повлиял на его революционные убеждения, как и на убеждения сотен тысяч других людей, но время не располагало к спокойному чаепитию и неторопливым разговорам.

За окном вновь проскакал отряд всадников, прогрохотали по мостовой орудия и зарядные ящики. Савельев бросился к окну. Из-за приоткрытой шторы брызнул солнечный свет.

– Ничего, ничего, – успокаивающим тоном сказал Савельев. – Как-нибудь выберемся. И добро, не сомневайтесь, вывезем…

Чувствовалось, он очень переживал, должно быть считая и себя виноватым.

Бушкин никому не давал впасть в уныние:

– В крайнем случае с боем вырвемся. Переждем сутки-двое. В городе останутся одни тыловики, с теми мы совладаем.

Евгения Александровна не стала делать вид, что не вслушивается в их разговоры:

– Только горячку пороть не надо. Поднимайтесь наверх, поспите. А там все прояснится, – и, обернувшись к Бушкину, сказала, похоже, в большей степени именно ему: – И пожалуйста, не волнуйтесь. В этом доме еще никого никогда и никому не выдавали.

Прошли сутки, потом еще двое. Но вокруг дома, где они оказались в заточении, ничто не менялось. Через слегка отодвинутую занавеску окна они видели, что у коновязей стоят лошади, по улице ходят полупьяные казаки.

Несколько раз они стучались в дом, но Евгения Александровна как-то быстро и умело их выпроваживала. Благо было лето и они не очень рвались в тепло на постой.

Истомившийся, как и все остальные, Савельев на третий день их сидения в доме пододвинулся к Старцеву, доверительно сказал:

– Я, товарищ профессор, вот что думаю. Позвольте мне сходить в разведку? Я гляжу, уже по улицам и цивильные без страху ходят, авось и меня не тронут.

Старцев едва заметно скосил глаз на Гольдмана, но Бушкин перехватил этот взгляд.

– Мы вдвоем пойдем, товарищ профессор, – твердо сказал матрос. – Вдвоем оно веселее!

– Недоверие? – огорченно качнул головой Савельев. – А зря! У меня в Бердянске знакомых много. Выясню, что да как. Может, коней достану. Выждем момент и выскочим из этой мышеловки.

– Ладно, – согласился Старцев. – Попытайтесь!

– Спасибо! Вы во мне не сомневайтесь, товарищи!

Бушкин через окно видел, как Савельев прошел мимо коновязей, мимо занятых уходом за лошадьми казаков и скрылся за дальними домами.

– А может, зря мы это… выпустили его? – задумчиво спросил Бушкин. – А ну как наведет на нас беляков?

Все промолчали.

Гальванер ни минуты не сидел, он нервно ходил по комнате. Иногда выглядывал в окошко. И снова продолжал торопливо вышагивать.

– А может, плюнуть на эти ящики? И ночью рвануть отсюда! – сказал Бушкин.

– Если Савельев к ночи не вернется, так и сделаем, – ответил Гольдман.

– Ага! Значит, и вы ему не верите? Тогда зачем отпустили?

– Отпустил я! Чтоб проверить! И – насчет ящиков! – заговорил Старцев, и в его голосе, обычно мягком, проступили жесткие нотки. – Дело не только в Савельеве. Друг он или враг – не в этом дело. Вспомните, что сказал Морев. Слух о наших ценностях впереди нас бежит. Пока ящики с нами, никому не придет в голову наш поезд прощупать. Поэтому мы будем их тащить, пока сможем. Пока вновь не вернемся к своим.

…Савельев, однако, не подвел. Появился, когда стемнело, и стал подробно рассказывать, что видел, с кем разговаривал, с кем успел стакнуться.

И выяснилось, что он сделал намного больше, чем даже могли от него ожидать. И самое главное, – договорился насчет лошадей и телеги. Знакомый дрогаль будет ждать их после двенадцати в конце усадьбы, за садом.

Стараясь не шуметь, они оттащили в конец сада свое имущество. А тут подоспела и телега. Загрузились. Попрощались с Евгенией Александровной и ее приживалками, которые все эти дни почти не появлялись у них на глазах.

Евгения Александровна вышла в конец сада, чтобы проводить их. Оглядев поверх пенсне сгрудившихся возле телеги мужчин, она вздохнула:

– Господа… или как вас… товарищи! Вы похожи на банду мародеров, и я очень удивлюсь, если вы через ближайшие двадцать минут не окажетесь в контрразведке.

Она строго посмотрела на Гольдмана, верно определив в этом большеголовом человеке тайную пружину экспедиции: