Насколько Михаил понял, татей двое. Как бы одного отвлечь, к себе позвать? Если сразу двое нападут, да ещё и с оружием, тяжело отбиться будет. Кистень — не сабля, и не топор боевой. Но всё-таки попробовать надо.

Михаил стащил с себя кафтан, подполз к пологу и заглянул в щель. В десяти аршинах от землянки сидели на корточках оба татя, перед ними — костерок с висящим над ним котлом. Небо слева едва заметно светлело. Знать, до рассвета недалеко.

Один из них помешивал ложкой в котелке, второй клевал носом. На рассвете больше всего спать хочется, это Мишка по себе знал.

— Делаем так, — шепнул он в ухо Тихону. — Тихонько выползаем и — к костру. Там их двое всего. Один носом клюёт. Я ударю его кистенём, а ты бросишь во второго мой кафтан — он от неожиданности рукой прикрыться попытается. Так оружие хватай, какое увидишь — топор там или дубинку, — и бей. Ведь должно же у них оружие быть, коли они разбойники.

— А может, попробуем выползти и — в сторону, так и уйдём?

— Не получится. Морозец лёгкий, снежок лежит. Любая ветка под ногами хрустнет — и мы раскрыты. А на снегу следы хорошо видны, догонят быстро.

— Боюсь я!

— Рассветёт вскорости, ладья придёт, — напомнил Михаил. — Вдохни глубоко, и выползаем. Сразу не вскакивай, не ори и не топочи. Как можно ближе подползти надо. Между землянкой и разбойниками — костёр, потому они нас сразу не увидят. Надо решиться, хоть и страшно. Или сейчас, или никогда!

Михаил приподнял полог и выскользнул ящерицей из землянки. За ним — Тихон, в руках — кафтан. Поползли оба: Мишка впереди, Тихон — чуть левее и приотстав.

Всё ближе костёр… Уже три аршина осталось, как один из татей почувствовал что-то, насторожился, голову от котелка поднял.

Мишка приподнялся, а потом, как пружиной подброшенный, вскочил, прыгнул вперёд и со всей силы влепил грузик кистеня в лицо разбойнику, вложив в бросок всю свою силу, всю ярость. Разбойник упал на спину, раскинув руки. Добивать — если он жив остался — было некогда.

Второй тать от шума проснулся, приподниматься начал, хлопая ничего не понимающими глазами. А в голову ему уже кистень летел. Да незадача вышла — не рассчитал Мишка дистанции, коротковат оказался тонкий кожаный ремешок. Ударился он о голову татя слегка и тут же назад отскочил. Но в это время Тихон кафтан татю в лицо бросил. Слегка оглушённый, тот руки перед собой поднял и с перепугу заорал.

Краем глаза Мишка справа от себя блеск заметил. Голову повернул — топор, обычный, плотницкий. Только схватил его, только разогнулся, а мужик уже на него летит в прыжке. И времени ни уклониться, ни ударить в ответ не остается. Упали оба — мужик сверху.

От удара спиной о землю у Мишки дыхание перехватило, и он топор из руки выпустил. В это время разбойник схватил его за горло. Мишке и так дышать было нечем, а тут ещё и мужик душит. И кистенём не ударишь — замаха нет.

В глазах у него уже радужные пятна появились, как вдруг противник хватку ослабил и обмяк. Мишка вдохнул воздух раз, другой и, зажав в кулаке грузик кистеня, ударил им татя в висок и столкнул его с себя. Приподнявшись, увидел, что рядом, держа дубинку в руке, стоит Тихон.

— Это… ты… его? — спросил Тихон, едва переведя дух.

Он, выронив из рук дубинку, весь затрясся.

— Ты чего?

— Я человека убил! — а сам чуть не плачет.

— Какой же это человек — разбойник он! Его место — на суку висеть, на верёвке. Не ты на него напал, а он тебя в полон взял, в рабство продать хотел.

— Кровь теперь на мне, — заныл Тихон, — как же я теперь в монастырь?

— Отмолишь сей грех. Кончай сопли пускать, рассветёт скоро. Уходить нам надо. Где мой кафтан?

Кинулись они искать его, а от кафтана одни обгорелые лохмотья остались. Тать его от себя в костёр отбросил, он и сгорел.

Мишка прикинул, кто из разбойников с ним телосложением схож. Оказалось — первый, что в котле ложкой мешал и которому Михаил кистенём в лицо попал. Он дёрнул за рукав всё ещё продолжавшего раскаиваться в убийстве разбойника Тихона:

— Помоги зипун с него стянуть!

— Никак не можно, я не разбойник!

— А до Хлынова я в одной рубахе пойду? — обозлился Михаил.

Вдвоём они стянули с разбойника зипун, и Мишка надел его на себя. Пришёлся он ему впору: сразу тепло стало, только пахло от зипуна противно. Он всмотрелся в того, с кого только что снял верхнюю одежду. Лицо у разбойника — кровавая каша, и он не дышит. Мишка ко второму разбойнику подошёл. На нём обнаружил свой пояс, с ножом. Перевернул его, чтобы пояс расстегнуть, а тот застонал. Не сдох, мразь!

— Добить надо гада!

— Ты что, нельзя — богомерзкое дело! Ведь сказано в Священном Писании — не убий!

— К нему это не относится. Ты лучше вот что — обойди вокруг землянки, отступя саженей двадцать. На снегу следы должны быть, как меня волокли. Найди их — по ним назад пойдём.

Тихон исправно пошёл искать следы. Михаил же снял с татя свой пояс и подпоясался им. Неохота было руки марать, однако Митрофан учил его в своё время — не оставляй врага за спиной недобитым!

Мишка рубанул татя топором по голове и отвернулся. Вытер лезвие топора снежком, топорище за пояс заткнул. Всё-таки это оружие посерьёзнее, чем нож.

Издалека Тихон крикнул:

— Нашёл!

— Ты чего на весь лес орёшь? А если ладья рядом?

— Прости.

Следы и в самом деле были от волочения Мишки, и рядом — две цепочки следов от сапог разбойников.

— Идём! Ещё не рассвело. Мой ушкуй уйти без меня не должен. Если недалеко — успеем.

Он шёл по следу, Тихон держался сзади.

— Ты чего в монастырь собрался?

— В послушники.

— Монахом хочешь стать?

— Хочу.

Удивился Мишка, но говорить ничего не стал. Выбирать в жизни дорогу — дело личное. Мишке вот торговать нравится, а кому-то — Богу служить. Каждому — своё.

Солнце так и не показалось из-за низких туч. Стало просто светать, а светило за тучами едва угадывалось. Мишка ускорил шаг. Павел вставал рано — поднимал команду. Его наверняка хватились, и теперь в растерянности — куда делся. Поискать должны бы. Особые надежды Михаил на Савву возлагал — всё-таки охотник бывший, следы должен уметь читать. Навстречу выйти должны, обнаружив чужие следы и пропажу хозяина.

Мишка аж зипун расстегнул. Следы, по которым они шли, вели параллельно берегу реки — саженях в ста, потом вправо свернули, к стоянке. Не выдержал — побежал. Выскочил на полянку, а она пуста. Он своим глазам не поверил. Может быть, это не его стоянка, где стоял ушкуй, — другая? Нет — вот жерди, на которые полог вешали, вот дерево с раздвоенным стволом, за ствол которого канатом ушкуй ошвартовывали. Свежее, ещё горячее кострище, на котором утром готовили похлёбку.