Я сжег два листка и стер все три расшифровки в органайзере. Подумал, не отменить ли мне письмо Трэвису, но Николас Шуман все равно уже мертв, поэтому его секреты не принесут ему вреда. Может статься, когда-нибудь я вернусь в дом Хаммонда и переверну все книжные полки, хотя основная деятельность наверняка осуществлялась в его тайной квартире, и информация уже попала в чьи-то руки. Возможно, в руки серых костюмов, но как они могли до этого додуматься, мне было совершенно непонятно.

Уже два ночи, но мое сознание все никак не могло успокоиться. Я очень волновался за Дека. Наверное, и за Лору тоже, но в основном за Дека. Первый раз в жизни он нуждался в моей помощи, а я даже не знал, с чего начать.

Я поудобнее устроился в кресле, но сон все не шел. На этот раз я стал вспоминать свою жизнь. Первая девушка в школе. Нам по шестнадцать лет, мы оба нервничаем и боимся взять на себя инициативу. Несколько школьных друзей, которых я не видел с тех самых пор…

Я ушел из дома, когда мне было семнадцать, оставив их всех в прошлом, и самостоятельно добрался до Калифорнии. Это заняло полтора года. Двигался медленно, останавливаясь во многих местах. В то время я считал это большим приключением, а сейчас вспоминал только отрывочные образы разных городов, стойки баров, где работал, напор воды в душах мотелей, где останавливался, – как будто мою историю пересказывал кто-то, кто слушал невнимательно, когда ее рассказывали впервые. Куда бы ты ни ехал, что бы ни делал, первое, с чем сталкиваешься утром, и последнее, что ощущаешь ночью, – твой внутренний мир.

Добравшись до океана, я остановился и именно тогда встретил Хелену. В то время я работал в баре в Санта-Монике. Она пришла туда с друзьями. Заплатила за первый круг выпивки, и я понял, чем займусь вечером. Я отталкивал других барменов, когда надо было обслужить ее. Нынче я не так часто слушаю музыку, а если и слушаю, то предпочитаю классику. Мой отец был – надеюсь, и остается – настоящим меломаном, и, видимо, это передалось мне. В классике мне больше всего нравится ее непреложность. Сейчас музыка пишется кое-как, смесь влияний и моды в ней слишком очевидна, чтобы не замечать таковой, а вот когда слушаешь Баха – словно слышишь мысли Бога. Есть вещи, которые должны быть только такими и никакими иными. В классической музыке легко предсказать, как будет звучать следующий пассаж, потому что только так и надлежит, потому что он просто обязан так звучать: мы как бы смотрим на идеальные грани медленно вращающегося кристалла. И когда Хелена вошла в бар, мне показалось, что я услышал мелодию, которой очень долго ждал. У нас с Эрлом было выражение: «вымерший род красивых умных людей». Смысл в том, что два эти определения, как правило, взаимоисключающи. Но Хелена оказалась одной из Них, и действительность окружала ее только для того, чтобы сохранить для меня. «Да, – подумал я, – именно так все и должно быть. Именно для этого и нужна была вся эта хренова эволюция – создать вот такое чудо».

Я был молод, голова полна всякой дури, и я решил заговорить с ней. Она тоже была молода, но в ее лексиконе преобладало слово «нет», и она очень вежливо держала меня на расстоянии. Но, с другой стороны, она не поворачивалась к подружке и не говорила: «Да этот парень придурок, пойдем-ка куда-нибудь еще». Вполне возможно, она даже помахала мне, когда они уходили. На этот счет мнения расходятся – Хелена утверждает, что да, а я этого не видел, хотя, уж поверьте, смотрел очень внимательно. В последние несколько лет, когда я бывал в особо сентиментальном настроении, я часто пытался представить себе это движение. Глубоко погруженный в алкогольный туман, я сидел по ночам около бассейна в каком-нибудь мотеле, когда все постояльцы уже спали, и размышлял, что если бы я увидел это движение, то, возможно, наши отношения приняли бы законченную форму с началом, серединой и концом. И я бы смог наглухо запечатать их в склепе и уйти.

Но и в мыслях я не увидел, как она мне машет.

Нас соединили наши семьи, косвенно. Я скучал по своей, а она была очень близка со своей. Мы не думали, что родители не стоят того, чтобы обращать на них внимание. Однажды вечером она пришла в бар со своим папой. Я смотрел на них глазами ястреба, или какие там еще бывают птицы со сверхострым зрением, и пытался понять, что происходит. В следующий раз, когда она пришла с друзьями, я спросил ее, кто был тот старик, и она сказала. А я рассказал о своей семье. С этого все и началось.

Мы стали встречаться, полюбили друг друга и переехали в ужасную квартиру в Венеции. Ни у одного из нас не было денег, и я могу честно признаться: то был единственный период в моей жизни, когда это не имело никакого значения. Мы были молоды и еще не знали поражений, поэтому были уверены, что деньги рано или поздно появятся. В те дни мы еще не понимали, насколько опасными могут быть деньги, как легко они способны одаривать своей милостью и лишать ее, пока в один прекрасный день не зажмут в темном переулке, прижмут к стене и выколотят всю душу без остатка. Когда ходишь по Лос-Анджелесу, часто видишь людей, которые проиграли в схватке с деньгами, ошеломленных и взвинченных, с тусклыми всклокоченными волосами, влачащих жалкое существование в стенах, которые уложены пенопластовой плиткой и готовы в любой момент обагриться кровью. Мы с Хеленой все же победили, но угрохали столько времени и заплатили столько, что я не уверен сейчас, стоило ли оно того.

Поженились мы под влиянием минуты – позвонили родителям прямо из мэрии. Наш медовый месяц продолжался в Энсенаде пять дней. Мы взяли у Дека его старый «Форд» и протарахтели ночью по побережью, в конце пути уговорив людей на «Вилле “Попугай”» дать нам невменяемую скидку, потому что была середина мертвого сезона и клиентура отсутствовала. До конца недели мы трижды в день ели рыбные тако, а остальные деньги тратили на пиво и всякие подарки друг другу. Хелена купила мне шкатулку с орнаментом, чтобы я держал там свои медиаторы, а я ей черепаховый обруч. Мы наблюдали за морскими птицами, бродили по грязным улицам и погружали ноги в воду, сидя на камнях у береговой линии. Я искал деревянные обломки и сохлые листья пальм, и вечером мы разводили огонь и прислушивались к дыханию друг друга, пока оно не становились для нас единственным звуком в мире.

Это было так давно, что теперь казалось чужой жизнью. Ничто не реально, пока не утрачивается: до своего исчезновения все – лишь игра теней.

Жизнь продолжалась. Постепенно я начал заниматься всякими противозаконными делишками. Бар – хорошая стартовая площадка в этом смысле, да и деньги были очень нужны. И я стал помогать людям, которые мне за это платили. Я крупный, не дурак, заслуживаю доверия. Для таких, как я, всегда найдется работенка, хоть и не долгосрочная. Хелена мучилась на нудной работе и возвращалась домой все более и более отчаявшаяся и обессиленная. Она была гораздо целеустремленнее меня, гораздо жестче и весь мир делила только на черное и белое. А приходилось ей с девяти до пяти вращаться среди серых людей, которые говорили совсем на другом языке.

Круг моих знакомств расширялся, я медленно поднимался по карьерной лестнице, стал зарабатывать больше. Мы купили крохотный домишко и кота, которого очень полюбили. Это было наше лучшее время: мы только начинали и не знали, к чему придем, но были уверены, что придем обязательно вместе. Банальность, но любовь вообще банальная штука, и именно поэтому она нам необходима. Истина в клише. Мы нуждаемся в архетипах, потому что без них жизнь превращается в сцену из сельской жизни, нарисованную неумелым ребенком, где невозможно определить, кто есть кто: и животные, и люди похожи на пузыри, едва выделяющиеся на грязно-сером фоне. Поварами должны быть жизнерадостные, острые на язык женщины с красными лицами, слегка покачивающие своими увесистыми ножами, а священниками – седые джентльмены с ирландской кровью, не дураки выпить. Когда еду готовят молодые люди, которые думают, что они рок-звезды, во рту она превращается в пепел, а вот когда в вашу судьбу вмешивается приятная женщина средних лет в удобной обуви, – это, конечно, божье благословение. Мы боремся с хаосом жизни с помощью простых вещей, того, что можно выразить одним предложением, что понятно всем и каждому. Любовь и смерть – якоря, которые удержат в штормящем море. Без них жизнь теряет смысл.