Лорд Каслри загнал себя в угол, и ему нужны были хоть какие-нибудь достижения. Если разрешить польско-саксонский кризис, то сдвинутся с места и другие переговоры. Он не мог приехать домой и предстать перед враждебной палатой общин, не имея при себе практических результатов.

Не получив поддержки в кругу тайных союзников и подталкиваемый необходимостью совершить срочный дипломатический прорыв, Каслри предпринял очередной неожиданный маневр. Зажав гордыню в кулак, он обратился за помощью к русскому царю. Может быть, Александр поговорит с королем Пруссии и склонит его к компромиссу? По иронии судьбы все свои надежды он теперь возлагал на колосса, которого больше всего опасался и против которого настраивал других.

В своем памфлете «De L’Allemagne» («О Германии»), изданном за год до конгресса, мадам де Сталь писала о пустопорожности фешенебельных венских салонов:

Эта процедура повторяется три, четыре, пять раз в неделю, пожирая время и отупляя мозги. Мадам де Сталь называла салоны «ловким изобретением бездарей, томящихся от недостатка умственных способностей».

В январе 1815 года Фридрих фон Генц тоже начал уставать от глупости салонных разговоров. Вначале он восторгался салонной обстановкой, тем, что его окружала очаровательная молодежь, которая, как говорил Генц, держит в своих руках «будущее человечества». Позже он уже удивлялся: «Бог мой, как это меня занесло в это шутовское стадо!»

На исходе четырех месяцев бесплодной международной суеты у Генца стал пропадать интерес к конгрессу. Его утомляли разглагольствования о мире и легитимности, верховенстве закона, справедливости. «Все это красивые, но пустые слова», — пришел к печальному выводу секретарь конгресса. Мирная конференция преследует только одну цель — поделить добычу «Я воспринимал конгресс, — иронизировал Генц, — как дипломатический спектакль, разыгрываемый персонально для меня».

Конечно, не все салоны были центрами гламурной глупости и интриг. По крайней мере этого не скажешь о вечерах у Фанни фон Арнштейн, которые она устраивала по вторникам на втором этаже особняка на Хохер-Маркт, выходящего окнами на ларьки торговцев рыбой, крабами, селедкой, гусями. Пятидесятишестилетняя еврейка Арнштейн обосновалась в Вене во время правления Иосифа II. По описанию ее друга Карла Августа Варнгагена, помощника прусской делегации, это была высокая, стройная и необыкновенно красивая женщина. Ее муж Натан совместно с партнером владел фирмой «Арнштейн и Эскелес», где держали свои счета несколько миссий при конгрессе, а ее отец вел финансовые дела прежнего короля Пруссии Фридриха Вильгельма II.

В салоне мадам Арнштейн собирались интеллектуалы. Здесь можно было встретить прусского посла Вильгельма фон Гумбольдта, посланника папы кардинала Консальви или молодого поэта Фридриха фон Шлегеля, скоро ставшего знаменитостью в кругах романтиков, но тогда занимавшего скромную должность в австрийской делегации. Сюда приходили известные медики вроде месмериста Давида Кореффа и поборника вакцины против оспы, курортного врача Жана Карро, имевшего репутацию «доктора красоты».

Карла Бертуха, представлявшего германских издателей и книготорговцев, притягивали музыкальные концерты, неизменно сопровождавшиеся угощением «чаем, лимонадом, миндальным молоком, мороженым и легкими пирожными».

В салоне можно было осмотреть и редкостную экспозицию восковых фигур. Фанни фон Арнштейн любила удивить чем-нибудь своих гостей. И однажды она их не только удивила, но и немножко напугала. Фанни, как обычно, пригласила всех пройти в кабинет, где стояли, как живые, восковые боги греческой, египетской и древнескандинавской мифологии во главе с Дедалом, Одиссеем, Луной и четырьмя стихиями (Землей, Воздухом, Водой и Огнем). Осмотрев каждую статую в отдельности, гости собрались было уходить, как вдруг фигуры задвигались и пошли за ними. Кто-то смеялся, кому-то было не до смеха, но все дружно аплодировали актерам, так искусно заменившим восковые изваяния.

Иногда в салоне мадам Арнштейн появлялся фольклорист и филолог Якоб Гримм, входивший в состав делегации Гессена-Касселя. Молодой человек, снимавший апартаменты недалеко от куполов Карлскирхе, как и Генц, разуверился в мирной конференции и писал брату о дипломатии Венского конгресса как о странном симбиозе учтивости и грубиянства, скрытности и безрассудства.

В мемуарах Гримм сетует на то, что «проторчал на конгрессе безо всякой пользы». Ему претила нудная и отупляющая работа в посольстве, состоявшая в основном из переписывания скучных документов. И все же Гримм не совсем прав. Он продолжал поиск утерянных манускриптов, изучал сербский язык, начал осваивать чешский, собирал венгерский и богемский фольклор. По средам Гримм встречался с писателями и книготорговцами в таверне «Цум штробелькопф», где они с жаром обсуждали последние новости, поглощая «завалящий ростбиф и дрянное пиво или вино».

За это время Гримм подготовил к изданию «Испанские романсы», перевел древнескандинавские песни «Старшей Эдды» и нашел ранний манускрипт средневекового эпоса о нибелунгах, отличающийся от ранее известных версий. Он смог расширить научные контакты, задумав образовать международное фольклорное общество для сбора народных песен, сказаний, легенд, пословиц, изречений, шуток, игр, поверий, обычаев, детских стихов. Особенно его интересовали «детские сказки о великанах, карлах, чудовищах, принцах и принцессах, чародеях и колдунах, дьяволе, черте, сокровищах, шапках-невидимках, скатертях-самобранках». Несмотря на загруженность скучными посольскими делами, Гримм создал солидный задел для многолетней творческой работы, в которую он окунулся после конгресса.

Тем временем Наполеон, томясь на Эльбе и не получая вестей от Марии Луизы, начал подозревать, что ее насильно удерживают и не пускают к нему либо его письма не доходят до нее. Он прибегал ко всякого рода ухищрениям, отправлял несколько экземпляров и с разными посыльными, подписывал конверты выдуманными именами. Но ему, очевидно, не удавалось обмануть полицейских сыщиков.

Поначалу Наполеон грешил на австрийскую бюрократию, а потом стал винить тестя, императора Франца, и министра иностранных дел Меттерниха. Возможно, он был недалек от истины. Секретарь Марии Луизы барон Меневаль подтвердил, что супруга Бонапарта не могла более свободно пользоваться почтой, ни посылать и ни получать письма с Эльбы.

Однако Наполеона не забыли другие члены семьи. В начале осени на борту «Кузнечика» к нему прибыла матушка Мария Летиция, сразу же привлекшая внимание островитян. «В ее присутствии даже очень знатные персоны тушевались больше, чем перед императором», — вспоминал о появлении на острове шестидесятичетырехлетней корсиканской матроны сэр Нил Кемпбелл. Наполеон часто играл с ней в карты или домино и, как обычно, плутовал.

Приехала на Эльбу, как и обещала, сестра Наполеона Полина. Она привезла с собой и репутацию «распутницы», дважды позировав скульптору Канове в обнаженном или полуобнаженном виде. В одном изваянии, выставленном теперь в галерее Боргезе, Полина изображена Венерой, полулежащей на тахте. При помощи механического приспособления скульптура прежде разворачивалась под разными ракурсами для лучшего обозрения всех прелестей богини. Канова положил тонкий слой воска, и при свечах мраморное тело Полины — Венеры приобретало натуральный оттенок кожи. Полина, безусловно, внесла свежую струю в придворную и светскую жизнь на острове.