Дворец «короля предместий» загорелся еще до наступления утра 31 декабря, вспыхнув «подобно Везувию». Звон колоколов оповестил весь город о бедствии. В Ландштрассе помчались пожарные колесницы. Языки огня взметались все выше к небу, медная крыша дворца раскалилась докрасна.

Тушить пожар со всей округи сбежались волонтеры. Приехал император Франц, появились многие делегаты конгресса. Бросив все дела, прилетел в Ландштрассе Талейран: он знал, что Доротея собиралась на прием к Разумовскому вместе с приятелем графом Карлом Кламом-Мартиницем, и оба еще не вернулись домой.

К счастью, большинство гостей покинуло дворец до того, как начался пожар и горящие балки стали валиться вниз. Но в комнатах еще оставались люди. Сам Разумовский должен был благодарить своего верного камердинера за то, что тот вовремя разбудил его и вывел из особняка.

Слуги и подоспевшие друзья выбрасывали из окон второго этажа личные вещи графа — бесчисленные жилеты, брюки, фраки, кидая их прямо в грязные лужи. Вслед за одеждой летели дорогие раритетные книги, канделябры, алебастровые вазы, столовое серебро, мраморные столики, картины, предметы старины, даже часы. Многое из того, что спасали доброхоты, билось при ударе о землю либо растаскивалось чернью.

Сотни художественных ценностей были утрачены навсегда, в том числе и мраморные статуи Кановы. «Там была галерея нидерландской живописи», — печально сказала Доротея, глядя на то, как под напором огня рухнул один из флигелей дворца. К несчастью, в ту ночь погибли два человека, осмелившиеся войти в огненный лабиринт и пытавшиеся вынести посольские документы графа.

Причины возгорания вызвали массу кривотолков. Одни считали, что пожар возник на кухне, в пекарне или на конюшне. Другие предполагали поджог. Следователи сделали свое заключение: неполадки в отопительной системе, как съязвил один из них, французской отопительной системы, которую граф установил год назад. Граф Разумовский дополнил свой дворец деревянной пристройкой, специально предназначенной для приемов, и пожар, видимо, начался оттуда.

Фридрих фон Шёнхольц объяснял причину пожара следующим образом: «Огонь в печах не гас целыми днями. Из-за этого перекалилась и прогорела труба, спрятанная в стене. От нее загорелась деревянная балка; огонь быстро распространился по комнатам, в которых уйма всякого дерева, воска и тканей, а затем, по шторам и коврам, как по фитилям, проник во все, даже самые отдаленные углы дома».

Утром на место происшествия прибыл царь, как все заметили, позже других монархов. Спотыкаясь о колеи, прорытые колесами пожарных телег, и перешагивая через шляпы с перьями, втоптанные в грязь, Александр разыскал графа Разумовского, который сидел в соболиной шубе под деревом, опустив голову и по-детски всхлипывая. Граф лишился всего, что с таким старанием строил и собирал целых двадцать лет. Вокруг него лежали дымящиеся руины и обгоревшие остатки спасенных от огня сокровищ. «Беда страшная, — сказал царь, пытаясь утешить погорельца. — Но все мы под Богом ходим. Такое может случиться и с моим Рыцарским залом. Он тоже обогревается горячим воздухом». И затем, очевидно, под влиянием дипломатических дрязг, добавил: «Вот к чему приводит подражание французам».

* * *

Меттерних не поехал на бал к Разумовскому. Ему не хотелось видеть царя Александра. Они все еще были на ножах.

Царь не стал вызывать князя на дуэль. Его отговорил австрийский император. Меньше всего конгрессу нужен этот спектакль, сказал император, поединок между царем всея Руси и министром его апостолического величества. Скорее, подействовал другой аргумент: царь уронит свое достоинство, стреляясь с человеком ниже рангом. В любом случае, ответил Александр, он «не желает иметь никаких дел с таким не вызывающим доверия министром, как Меттерних».

Не удостоив своим присутствием бал у Разумовского, Меттерних искал встреч с герцогиней де Саган. Он ждал от нее писем, ему не хватало ее общества, ее сочувствия, особенно необходимого сейчас, когда князь оказался в дипломатическом цейтноте. «Черкните хотя бы несколько слов, — умолял Меттерних герцогиню. — Мне очень грустно. А я должен быть сильным, как никогда».

Перед Новым годом Меттерних снова послал герцогине записку, слезно прося о встрече. Он добивался свидания с ней с упорством маньяка. Но герцогиня ответила, что она «устала как собака, больна и вряд ли в ближайшие дни поднимется с постели».

Однако, как Генц записал в дневнике, он в тот вечер заезжал во дворец Пальма и выпил рюмку или две с герцогиней де Саган. Она была совершенно здорова и веселилась в компании сестры Доротеи, графа Клама-Мартиница и князя Альфреда фон Виндишгрёца.

Наверно, в канун Нового года Меттерниху было особенно одиноко и тоскливо. Он в третий раз попытался выклянчить у герцогини свидание. «Мне бы очень не хотелось провести первый день нового, 1815 года, так и не увидев вас», — написал князь.

Прежде чем зазвенели бокалы шампанского, во дворец Пальма был доставлен пакет из магазина венского ювелира. Открыв маленькую атласную коробочку, герцогиня обнаружила в ней золотой браслет изумительно тонкой работы, украшенный бриллиантом, рубином, изумрудом и аметистом. Во времена романтизма каждый камень имел свою символику. Бриллиант и рубин говорили о любви и верности; два других знаменовали дни рождения: аметист — герцогини де Саган, изумруд — князя Меттерниха. Посыльный принес пакет, как и заказывал князь, «к бою часов в полночь».

Меттерних приложил к подарку письмо, разъясняя символическое значение буквы G, выгравированной на каждом камне: «Я был бы счастлив сам надеть этот браслет на вашу прелестную руку и сказать: «Gottgebe Gnade, Gluck, Gedeihen» («Да пошлет вам Господь свое благословение, даст вам благоденствие и счастье»)».

Что делал сам Меттерних в новогоднюю ночь, неизвестно. Поэт-песенник Ла Гард-Шамбона утверждает, что видел его на новогоднем балу у графа Зичи, и это вполне возможно, хотя нельзя не учитывать склонность молодого лирика к несколько вольному обращению с датами. Более вероятно, что князь, отложив гусиное перо и отправив посылку около одиннадцати вечера, провел ночь в одиночестве в кабинете государственной канцелярии.

Отпраздновав наступление нового года, означающее и приход сезона карнавалов, обитатели Вены, как коренные, так и приезжие, предвкушали новую череду светских развлечений. Балы, рауты, спектакли, концерты, «живые картины» должны были скрасить долгие зимние вечера.

Ранним утром в первый день нового года в посольстве Каслри на Миноритенплац появился замерзший и уставший путник. За шесть дней он пересек всю Центральную Европу, последнюю сотню миль — по ледяным дорогам, в снег и дождь. Посыльный привез для Каслри новости: война Британии с Соединенными Штатами закончилась. Перед Рождеством британские и американские дипломаты на встрече в Генте наконец договорились о мире.