— Отлично выглядишь, Кейт.

— Спасибо на добром слове. Сияющая аура материнства. Верно, милый?

— Безусловно.

— Эрих считает, я могла бы стать моделью. Знаешь, рекламировать одежду для беременных. Я бы согласилась сниматься, но только не держать вес во время беременности. Это вредно для малыша. Киноактрисы морят себя голодом. Видел, что они творят, когда ждут ребенка? Милый?

— Да, не полезно.

— Звездам не следует обзаводиться детьми, это не для них.

Любое утверждение Кейт Джона склонен был принимать за аксиому. В его глазах старшая сестра была непогрешима, и мир весьма неудобным образом перевернулся с ног на голову, когда Суперменом оказался Джона, а не Кейт.

— Мама говорит, что ты… Аааа! — Кейт попыталась нащупать в сумке завопивший вдруг телефон. — Милый, ты не… вот спасибо. Кэтрин Стэм-Хаузман. В чем дело? Я же сказала им, не п… Что он сказал?

Одной рукой она держала телефон, другой то поворачивала руль, то била по нему, гневаясь на промашки других водителей. Из яростных обличений Кейт Джона вывел: кто-то купил что-то с большим опозданием, а надо было сделать это тогда-то и тогда-то. Почему, яростно вопрошала Кейт, Джонатан и Стюарт не обратились к Дэвиду Ф. и к Дэвиду М. и не взяли деньги из… Похоже, его сестра одна командовала множеством мужчин, и он восхищался раскатами ее голоса: Это ваша работа, я не стану думать за вас! А потом захлопнула телефон и погладила мужа по шершавой щеке:

— У тебя такой усталый вид!

— Мне бы отоспаться.

— Ты не поспал в поезде? Джона, объясни Эриху, что он должен больше спать.

— Спи больше, — сказал Джона.

— Вот, слышал? Доктор тебе велит. — Кейт коротко оглянулась через плечо. — Народ в офисе спрашивает, кем ты мне приходишься. Знаменитость!

— Вряд ли. Но спасибо за цветы.

— Да, прекрасные, — подхватил Эрих.

— Правда? Не бабьи? Мне хотелось сделать каждому из вас подарок, но на ум ничего не шло. В следующий раз куплю гантели или односолодовый скотч. А пока что удовлетворитесь цветами. Точно не слишком теткинские?

— Вовсе нет, — сказал Джона. — Э… Кейт!

— Что? А! — Она вильнула, объезжая кошку. — Все нормально, — сказала она. — У меня аллергия на кошек.

Мать встречала их на подъездной дорожке, обвязанная фартуком.

— Никого не убила? — первым делом спросила она Кейт.

Расцеловались они так, словно не видались дважды в неделю (мать приезжала в Гринвич посидеть с Гретхен, чтобы Кейт могла наведываться в офис). Насколько Джона знал свою сестру, она будет вкалывать, пока воды не отойдут. Интересно, она хотя бы прилегла, рожая Гретхен? Или по-крестьянски, раскорячившись в поле?

— Ты мой заботливый, — проворковала мать, принимая вино. — Спасибо. В дом? — И, крепко ухватив Кейт за руку, повела ее по гравийной дорожке.

Эрих оглянулся на Джону, как бы говоря: Женщины!

Любимые мои женщины, мысленно откликнулся Джона.

Фотоколлаж на весь коридор: Кейт с Джоной на санках, выпускной вечер у Кейт, Джона в форме для лакросса. Все вместе в Париже, перед Триумфальной аркой. Отдельный коллаж в честь Гретхен возле раскрашенной народными умельцами стойки для зонтиков, нависшей над рядом галош и сапог.

Входя последним, Джона помедлил, любуясь всей троицей, высвеченной проникшим сквозь фрамугу солнечным лучом, — мама, тоненькая, с собранных узлом волос сыплется мука, стоит ей качнуть головой в ответ на вопрос дочери; Кейт, мощно переваливающаяся, плюющая на гравитацию; Эрих — широкий, тевтонистый, красивый.

Он хотел бы стать частью этой группы, но был запятнан — сексом, слабостью, смертью. Невинность в нем раздавлена и осквернена.

Джона тихо прикрыл дверь и оставил рюкзак в холле.

Побродил по гостиной, покопался в залежах журналов, покуда не отыскал еще невиданный: «Американский фотограф». Должно быть, отец обзавелся новым хобби.

Приглушенный материнский речитатив просачивается сквозь вентиляцию, вкусный стук ножа, рубящего чеснок, гудение оставшегося без зрителей телевизора. Джона закинул ноги на журнальный столик, включил настольную медную лампу, полистал журнальчик, с удовольствием рассматривая картинки и пренебрегая подписями.

На площадке второго этажа возник отец:

— Добро пожаловать домой.

Они сошлись посреди лестницы и чуть не уронили друг друга, обнимаясь. Перебрались в кухню, отец вытащил из забитого холодильника «Пеллегрино», сунул попутно палец в клюквенный соус.

— Стив!

— Попробовать.

— За обедом попробуешь.

— Добавь сахару.

— Спасибо, Великий Нососователь. Марш из кухни.

Джона поплелся вслед за отцом наверх, кое-как уворачиваясь от шквального огня вопросов. Стив Стэм разбирал всю его практику по косточкам, да так, словно заранее анкету заготовил.

— Ничего не меняется, — подытожил он, услышав насчет ланчей из автомата. — Правда, у нас не имелось Комитета по благосостоянию студентов.

Отец вел кардиологию в частной, принадлежавшей врачам клинике, — идея была в том, чтобы обойтись без страховок, устранить посредника. Сотня врачей и столько же медсестер трудились в ухоженном здании в сорока милях к северу от Скарсдейла, обихаживая богатые семейства, вплоть до одного из экс-президентов Соединенных Штатов. Но старший Стэм скучал по своей трудной юности, и с тех пор, как Джона поступил в медицинский, разговоры отца и сына все чаще окрашивались в профессиональные, товарищеские цвета.

— Я тебе рассказывал, как я работал в команде того типа, Брукса? — Они ступали по изношенному персидскому половику, вытянувшемуся вдоль коридора второго этажа. — Я был тогда интерном. Нас вызвали к пациентке, плохая кардиограмма. Брукс кинул на нее один взгляд и скомандовал: «Дигиталис, немедленно». Тут у него запищал пейджер, и он был таков. Я сделал, как велено. Через пять минут влетает другой кардиолог, Раголонски, из Южной Африки, — отличный врач. «Все под контролем, — докладываю я, страсть как довольный самим собой. — Дигиталис ввел». Он чуть потолок не прошиб. Оказалось, она передозировалась дигиталисом, и мой укол чуть ее не укокошил.

Хотя эту историю Джона слушал в пятый (как минимум) раз, он невольно усмехнулся.

— Чего только не бывает в больнице, — сказал он.

Отец ухнул, как бы подтверждая: уж ты-то понимаешь.

Еще три ступеньки — и они в кабинете, в шестиугольной пристройке к дому. В будние дни кабинет содержится в образцовом порядке, но сейчас оброс газетами, бутылочками с клеем, крошечными, с наперсток, горшочками красок. На столе раскиданы страницы инструкции. Посреди хаоса — сверкающий голубизной кукольный дом высотой в метр и еще не просохший от краски.