Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Господь посмотрел на представшего пред ним человека и ответил ему вопросом на вопрос:
— Скажи, Фроим, а ты меня о чем-то просил?
Смешался старенький еврей, задумался. Господь его не торопил с ответом. У Господа много времени. Есть времени и на Ваню Нудельмана, и на Сему Руцкого, и на негодяя Мойше, и даже на старенького Фроима есть у Господа времени.
— Скажи мне, Господи! Тебе молила Раечка про сына, умолял Миша, но не тот, а из Нарвы, чтобы ты дал ему удачи, а Валера Кривой просил тебя ежедневно, чтобы его дочка могла иметь детей, ты же не дал им ничего? Как я мог тебя просить, Господи?
И ответил ему Господь:
— Скажи, Фроим, разве я должен выполнять все прошения?
И задумался Фроим. Крепко задумался. Господь опять не торопил его с ответом. У Господа много времени. Есть времени и на Ваню Нудельмана, и на Сему Руцкого, и на негодяя Мойше, и на Раечку из двадцатого дома, и на Мишу из Нарвы, и на Валеру Кривого, чтоб ему здоровья и дочке его детей, и даже на старенького Фроима есть у Господа времени.
Тогда собрался с духом Фроим и говорит Господу:
— Скажи мне, Господи! Рома просил у тебя выиграть в карты. Он продал дом и сидит по уши в долгах. Даня, тот, что с Краснофлотского переулка, просил у тебя здоровья, а умер через два месяца от рака, Гоша молил тебя жениться, а стал гомосексуалистом, Изя просил тебя шестисотый Мерседес, но до сих пор ездит на Запорожце? Скажи, Господи, как я мог просить тебя после этого?
И отвечает Господь старенькому еврею:
— Скажи Фроим, а кто сказал, что я выполняю просьбы дословно? Каждый получает то, чего он заслуживает. Вот Изе нужна была машина, чтобы возить свое бренное тело, так он получил эту машину. Но какое это тело? Сорок пять килограмм после сытного обеда! Так зачем такому телу Мерседес? Ему по этой земле и Запорожца достаточно. А тот самый Гоша никогда не хотел жениться, он хотел получить удачную партию. Так теперь он живет с Мирча в Бухаресте душа в душу, шоб все так хорошо жили!
И смутился старенький еврей, поникла его душа, сморщилось и сжалось в комок его тщедушное эфирное тело. Увидел это Господь и говорит:
— Хорошо, Фроим, мы тут не в Бердичеве на базаре, ты все-таки в Царстве моем. Загадай желание. Но только одно. И я его исполню точно и дословно, как ты пожелаешь.
— Я могу все пожелать?
— Для себя, своей памяти, своей семьи — все, но ничего глобального, ничего про арабов, ничего про все человечество.
И задумался старый еврей Фроим. Крепко задумался, надолго. Господь не спешил подгонять его с ответом, вопрос ведь серьезный. У Господа много времени. Есть времени и на Ваню Нудельмана, и на Сему Руцкого, и на негодяя Мойше, и на Раечку из двадцатого дома, и на Мишу из Нарвы, и на Валеру Кривого, чтоб ему здоровья и дочке его детей, и на Рому и на Даню, и на Гошу-гомосексуалиста, и на Изю с его Запорожцем, и даже на старенького Фроима есть у Господа времени.
И вдруг встрепенулся старенький еврей Фроим, даже его эфирное тело как-то встрепенулось и ожило, и сказал он тогда Господу:
— Господь мой! Сделай так, чтобы дети мои никогда ни о чем тебя не просили!
Гонорар
«К станку!»
«К станку!»
«К станку!»
Эти слова стучат по черепу молотком, тяжелым, чугунным молотом, вбивают каждое слово в мой мягкий нежный мозг… Какого черта все это надо? Стоп! Кажется… Кажется я позавчера заначил на самый крайний случай… Это он или не он? Или потерпеть? Да какое там терпеть? Чего играться? Станок подождет… Баночка из-под сурика… Так, они думают, что могут все обнаружить, все прибрать… Ничего подобного! Я в этой игре корову съел… Прятки называется. Спрячь пятьдесят грамм так, чтобы их никто не заметил. Вот она, заветная… Йес… Хорошо пошла. Занюхал, по традиции, рукавом… Теперь можно рассказать и о том, как я добрался до подобной жизни.
По дороге посмотрел на себя в зеркало — вчера много работал лазурью, теперь небритая морда отсвечивает синими разводами около рта. А… ничего…
Меня зовут Николай Амнеподестович Силуанов. Я родился в далеком тридцатом году уже прошлого несколько лет как века. За что моего отца дед Афанасий назвал Амнеподестом — я понятия не имею. Назвал, так назвал. Доля его такая. А я родился зимой, как раз на Николая, вот и получил это имя, как говорил отец, хотели назвать Владимиром, но дед уперся так, что пикнуть никто не посмел. Деда забрали в тридцать седьмом. Отца не забрали свои так забрали немцы: его забросили к партизанам для связи с центром, он уже тогда был знатным подрывником-инструктором. Вот только при высадке натолкнулись на полицаев. Мне было тринадцать, когда отец пропал без вести, и сорок четыре, когда его судьба была выяснена, и мы получили официальную похоронку. В детстве я рос довольно хилым, но весьма впечатлительным ребенком. Мама, как могла, ставила меня и двух младших сестер на ноги. А я с десяти лет хотел рисовать. Мне тогда снилось, как люди смотрят на мои картины и аплодирует от восхищения. Кто знал, что тарасовы мечты иногда сбываются? Но кто знал, как они сбываются! Иногда не знаешь, так ли это нужно, чтобы мечты сбывались…
Так… а ведь ничегошеньки не осталось. Ничегошеньки… Может, еще рукав понюхать? Авось запах-то хоть остался, не выветрился еще? Нет… выветрился… Сейчас точно попустило, есть еще время на рассказ… а потом к станку, мать его так… к станку…
Мама — это святой человек. Если бы не она, не видал бы я в своей жизни того мольберта. Пахал бы в солнечном Узбекистане, куда вовремя эвакуировали семью военного, но… мама нашла какую-то армянку, которая работала в интернате для одаренных детей, рассказала про меня. Так я оказался в Ташкенте. Оказалось, что есть какой-то талант, и есть жгучее желание его развивать.
Художественное училище. Мне опять повезло. Я учился в столице. Там и женился. Тамара была не самой красивой, не самой изящной, но в ней чувствовался сильный характер, она была дочкой крупного партийного деятеля. Не настолько крупного, чтобы я сразу же вошел в число великих мастеров реализма,
