– Ты меня понимаешь… Я сказал ей это зря, – вернулся к рассказу Крон. – Однажды вечером, расставаясь, Мадлен крепко прижалась ко мне и сказала: «Венцом всех мечтаний кавалера, чтобы он ни говорил, является вовсе не единение душ. Ты так заводишь меня…». Я наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Почти в самом начале знакомства я понял, что Мадлен очень простого происхождения, но кто-то обучил ее основам придворной куртуазности, и даже догадывался, кто. Вряд ли это был Сван, бывший наемник. Он рвал мясо руками, когда ел… А вот Рейнекке – так звали импресарио «Лисят» – единственный из труппы ел при помощи ножа и вилки. Я уже насмотрелся на придворных красавиц, выдрессированных в пятом поколении правильно обмахиваться веером, и меня очень смешили эти неуклюжие попытки Мадлен выглядеть благородной дамой. Но на обычных кавалеров актрисы, купцов и ремесленников, это должно было производить неизгладимое впечатление. У них, очевидно, возникало чувство проникновения в высшие круги общества. Причем очень глубокого проникновения… Предполагала ли Мадлен, что обнимая ее и кряхтя от возбуждения, какой-нибудь купец, уже сложивший на алтарь страсти колье, пару браслетов и сережки, думает вовсе не о ней, а о благородном графе, карета которого каждый раз, проезжая мимо, обдает его грязью с ног до головы? Я считаю, что именно такие мысли и крутились в головах бывших ухажеров Мадлен. Но мне гораздо больше нравилось, когда Мадлен, забывшись, употребляла простонародные словечки и обороты. Тогда за словами проглядывала ее душа – добрая, мягкая. Мадлен оказалась не только внешне похожа на мою первую любовь. Было и глубокое внутреннее сходство. И это было лучше всех скверно выученных куртуазных ужимок. Иногда мне казалось, что Мадлен – это и есть моя Брюн. Но это было невозможно. Та женщина была давно мертва. А если бы и осталась в живых, то сейчас ей никак не могло быть двадцать лет – а именно так и выглядела Мадлен. Брюн сейчас было бы около тридцати, да и она была черноволоса. И все равно, обнимая ее, я невольно искал следы от ран. От трех глубоких ударов ножом – в сердце, печень и самый низ живота. Но их не было, да и, как я потом узнал, не могло быть.

Но я отвлекся… Спохватившись, Мадлен торопливо добавила: «Завтра вечером я ожидаю вас, трепеща от неизбежности своего поражения».

Энедика хихикнула.

– Ты, наверно, не знаешь об этом, – продолжал Крон. – Но вопрос по северному участку границы между Мандрой и Сюркистаном очень долго оставался нерешенным и после окончания войны. Великий Бек хотел, чтобы граница проходила по реке Миа, а мы стояли на том, что пограничной рекой должна стать Ран, чье русло пролегает несколько восточнее. И когда стало известно, что Великий Бек согласен на требования мандречен, Сандро в тот же день уехал в Ринтали на переговоры со всей свитой. Он всегда был легок на подъем. Меня же Сандро оставил, как он выражался, «на хозяйство». Тот великий день, когда стадия прогулок при луне, стихов и цветов должна была закончиться, я провел не в раздумьях о своей милой, а в придворной суматохе. Кто-то страсть как хотел поехать в Ринтали, и сулил мне золотые горы за то, что его включат в команду. Кто-то валялся у меня в ногах и выл, умоляя, чтобы его оставили в Куле. Камердинер Сандро заявил мне: парадный мундир императора тому мал, и что прикажет имперский маг – расставить старый мундир или отправить вместе со свитой портного, дабы тот по пути сшил новый?…

Вечером я сидел в гримерке Мадлен и ждал ее. Она опаздывала. Я понимал, что все так и задумано, что я должен немного потомиться от страсти…. но я так устал, что вместо того, чтобы нервничать, устроился на небольшой кушетке в углу и закрыл глаза.

– Ты решил подразнить ее тоже, – смеясь, сказала Энедика.

– Да нет, – ответил Крон. – Я боялся, что у меня ничего не получится. Я имел некоторый опыт по части секса с женщинами, но в основном негативный. И хотя головой я знал, что, как ты говоришь – теперь у меня есть возможность – память тела утверждала обратное. Я жалел, что мне не удалось переговорить с Сандро об этом. Пара ядреных армейских шуточек – это было то, в чем я нуждался. И когда я решил, что не хочу обладать Мадлен… ну, в память о Брюн… она пришла и предложила выпить вина.

Крон чуть не выбил дверь запасного выхода со сцены. Сбежал по ступенькам, на ходу бросив меч. Остановился, с ненавистью и отвращением содрал с себя шлем. Забрало больно дернуло волосы. Маг зашипел, метнул шлем в кусты. За шлемом последовала кольчуга. Железо ударилось о железо с тем звуком, с каким полное воды ведро ударяется о стены колодца при подъеме. Маг побежал по посыпанной песком дорожке прочь от амфитеатра. На его счастье, он никого не встретил, пока мчался по темной аллее. Здесь не было фонарей, и по ночам сюда гуляки не заглядывали, предпочитая южную, освещенную часть парка.

Крон свернул с тропинки, продрался сквозь колючие кусты и повалился на траву у подножия мохнатого кипариса. Имперский маг скрючился и зарыдал.

Вкус вина показался ему странным. Крон хотел поставить чашу на столик, но промахнулся. Руки почему-то не слушались его. Дешевая деревянная чаша с дробным стуком покатилась по полу.

– Повернись, – услышал маг голос Мадлен и повиновался.

– Надень это, – сказала актриса, протягивая ему кольчугу.

«Почему же я не почуял чар», думал Крон. Маг отстраненно, словно за чужими, наблюдал за собственными руками. Он надел кольчугу, актриса нахлобучила ему на голову шлем.

«И зачем ей эти игры? Что она хочет сделать со мной?»

Маг хотел спросить об этом вслух, но не смог. Крону стало холодно. В юности ему приходилось читать трактат основоположника некромантии Саэрта «Черное и серое», и он понял, почему он не почуял чар на вине. Заговор был наведен с помощью Цин. И этот заговор был из тех, что превращают человека в куклу, в безвольного раба.

Актриса подала ему меч.

– Твой выход, Хаген, – сказала она, улыбаясь. – Ты встретишь дракона, победишь и трахнешь его.

Меч в руке мага дернулся – декокт еще не до конца подчинил его волю. Мадлен улыбнулась шире.

– Иди, милый, иди, – сказала она и поцеловала Крона. – Я буду смотреть, как ты победишь чудовище.

Крон двинулся по коридору к сцене. Он видел перед собой пыльную, захватанную кулису, слышал сзади шаги Мадлен. В первой сцене роль Зигфрида исполнял Ролло, сын Свана и актрисы, игравшей роль матери героя. Крон услышал аплодисменты, увидел мальчугана, вынырнувшего из-за кулисы. Маг чуть не сбил его с ног, ребенок испуганно шарахнулся в сторону. У кулисы Крон остановился. Остатки разума боролись с впитывающимся в кровь декоктом.

Перед глазами мага появилась рука Мадлен. Актриса отдернула кулису и легонько толкнула его в спину.

Крон сделал несколько шагов вперед и оказался на сцене.

Крон ударил руками по стволу дерева, впился в него зубами.

На вкус древесина была горькой, столь же горькой, как и отвращение мага к себе.

Маг, воя, принялся кататься по влажной от росы траве.

Крон пригнулся, уклоняясь от летящего на него языка пламени. Сделал шаг вперед, проскользнул под шеей дракона. Повернулся и плашмя ударил чудовище по голове мечом. Дракон уткнулся мордой в пол. Маг смотрел на разноцветный гребень, перечеркивающий макушку чудовища, на длинные ресницы дракона. Толпа в зале выла, как стая голодных гросайдечей. Крон медленно двинулся вдоль бока чудовища, направляясь к его заду.