Как только впереди показался вражеский лагерь, Хети приказал солдатам перестроиться: если до этого момента они двигались колонной (обычный порядок движения на марше), то теперь образовали девять рядов — по числу божественных участников гелиопольской эннеады. Сам Хети был в первом ряду, а слева и справа от него стояли колесницы. Наконец он дал сигнал — и армия двинулась вперед.

Солдаты шли медленно, чтобы не разорвать строй и дать врагу время занять позиции. Хети был твердо уверен в том, что его армия, медленно надвигающаяся стеной щитов, ощетинившейся копьями, которую, казалось, ничто не способно пробить, и сопровождающий ее движение глухой рокот кожаных барабанов впечатлили противника, привыкшего бросаться на врага, пренебрегая строем, который в первые же минуты схватки рушился.

Хети остановил своих людей, когда они подошли к армии Мансума на расстояние полета стрелы. Он знал, что гиксосы привыкли сражаться с помощью копий и мечей, в то время как он обучил воинов-кефтиу стрелять из луков и метать дротики. Именно их он выставил в первом ряду и приказал, как только враг двинется навстречу, выпустить по нему как можно больше стрел, а потом переместиться в арьергард, освобождая место воинам, вооруженным копьями и защищенным большими щитами.

Он рискнул подъехать к неприятелю на своей колеснице, управляемой Жимной, так близко, чтобы стоящие в первых рядах услышали его слова.

— Воины-гиксосы! — крикнул Хети. — В былые времена вы сражались под началом великого царя Шарека, моего отца, и вместе с ним основали огромную империю! Неужели теперь вы обратите ваше оружие против ваших братьев, против гиксосов, которые сражались бок о бок с вами? Неужели вы осмелитесь поддержать предателя и подлеца, который убил благородного царя, каким был мой господин Шарек? Неужели снова пойдете в бой, повинуясь приказу Мансума, — труса, который убил женщину, царевну Аснат, дочь царя Шарека и мою супругу?

Услышав столь опасные для него речи, Мансум, стоявший на колеснице в первом ряду, метнул в Хети дротик. Но наш герой, который, произнося свою речь, внимательно следил за малейшими движениями неприятеля, и в первую очередь Мансума, быстро наклонился, и дротик пролетел мимо. Этот отчаянный жест врага он использовал как повод для насмешки:

— Я же сказал, что он трус… Разве не оправдал Мансум только что мои слова, метнув в меня дротик? Но будьте уверены, бог хранит меня, и он уже приговорил к смерти убийц Шарека и его дочери. Так слушайте же меня! Пожертвуете ли вы жизнью, чтобы защитить преступников и цареубийц, проклятых богами? Разве в этой битве не должны встретиться один на один Мансум, убийца моей царственной супруги, и я, Хиан, законный наследник трона моего господина Шарека? Мой долг — отомстить за смерть царя, моего отца, и моей супруги Аснат! Вам не следует вмешиваться в эти распри! Мы с Мансумом сразимся, чем спасем многие сотни жизней. За моей спиной вы видите армию, готовую к бою. Вступите ли вы в схватку, защищая жизнь этого убийцы женщин и жизнь нечестивого узурпатора, осмелившегося осквернить кровью трон и воссесть на него, отчего ужаснулись боги?

Этого было достаточно: со всех сторон стали звучать призывы к Мансуму сразиться с Хети, признать себя единственным виновным в преступлениях и оставить надежды пожертвовать жизнями воинов-гиксосов ради своих корыстных целей. Дело в том, что Мансум уже объявил своим людям (Хети этого знать не мог), что, одержав победу, он свергнет Якебхера и сядет на трон. Первые призывы сразиться с Хети один на один прокатились по рядам гиксосов и эхом вернулись к Мансуму. Теперь к ним добавились крики возмущения — рядовые воины не знали, что Мансум убил царевну, так как тот никогда этим не хвастал. Итак, его воины требовали, чтобы Мансум ответил на вызов Хети и сразился с ним, и отказывались приносить в жертву свои жизни, отрицая свою причастность к совершенным ближайшим соратником Якебхера преступлениям.

Теперь Хети был уверен в том, что ему нечего бояться внезапного нападения неприятеля, — воины Мансума были близки к тому, чтобы перейти на его сторону. Хети сошел с колесницы, сжимая в руке копье, и направился к колеснице Мансума. Тот, казалось, прирос к днищу, парализованный страхом. Поскольку он не проявлял никакого желания двинуться навстречу Хети, возничий Мансума схватил его в охапку и сбросил с колесницы, крикнув:

— Что, Мансум, ты не только убийца, но и трус? Можешь не отвечать, я-то видел, что в битве ты всегда стараешься держаться в сторонке и даже просишь меня стать впереди, прикрывая тебя щитом от ударов вражеских копий! Но теперь иди один и докажи нам, что ты настоящий воин-гиксос, хотя я думаю, этого звания ты не достоин!

Это восклицание, похоже, вернуло Мансуму самообладание, и, отбросив щит и сжав в руке копье, он с громким криком бросился к Хети.

Хети ждал его, не двигаясь с места. Он вспомнил рассказы жрецов о сражении Гора и Сета, которое произошло в этой самой пустыне в ночь времен, когда на земле правили боги, и отождествил себя с Гором. Однако он все-таки не хотел позволить противнику вырвать у себя глаз, что удалось сделать Сету, хотя это не помогло ему одержать победу.

Очевидно, Мансум был опьянен ненавистью и ослеплен гневом. Он тыкал копьем во все стороны, как сумасшедший, хотя даже еще не подошел к своему сопернику достаточно близко. Поэтому Хети, сохранившему спокойствие и точность движений, не составило труда ударить Мансума сначала в пах, намеренно выбрав эту часть тела, потому что он знал: удар этот причиняет страшную боль, но не смертелен. Мансум замер на месте и, выпрямляясь, стал поднимать правую руку, чтобы метнуть в Хети копье. Хети без труда уклонился от удара, и в следующее мгновение его копье оставило глубокую рану на левом боку Мансума. Тот закричал от боли и только начал нагибаться, как острие копья Хети выбило глаз из его левой глазницы.

И в тот же миг воины стоявших друг напротив друга армий разразились криками, сопровождая их ударами мечей по щитам. Все они требовали добить Мансума. Противник Хети распрямился и поднес руки к лицу. Одним ударом, молниеносным и милосердным, Хети вонзил копье ему в грудь, угодив прямо в сердце, и отпрыгнул назад, не выпустив из руки оружие.

Смертельно раненный Мансум, спотыкаясь и плюя кровью, сделал несколько шагов и упал лицом на каменистую землю пустыни.

Хети же произнес громко:

— Я отомстил за преступления Сета, ибо я — месть Гора!

Однако его голос не был услышан воинами, испускавшими оглушающие крики, но теперь не одобрительные, а восторженные.

В едином порыве воины Мансума подняли над головами копья и щиты, приветствуя своего законного царя.

Якебхер был задумчив, что случалось с ним нечасто. Он устроился не в большой зале своего дворца в Мемфисе, где обычно предавался удовольствиям, а в маленькой комнате с колоннами, выходившей в цветущий сад. Оттуда доносил до него ароматы легкий ветерок, который был приятно теплым, а не жгучим, каким он бывает в период разлива — самого жаркого времени в долине Нила. Якебхер развалился на устланном подушками и покрытом шкурой пантеры троне, рядом с которым стоял подросток. Этот красивый мальчик был почти наг: бедра опоясаны пестрым поясом из куска ткани, да черные кудрявые волосы повязаны голубой лентой, украшенной разноцветным жемчугом. Поначалу его единственной обязанностью было взмахивать время от времени большим опахалом из страусовых перьев, однако вышло так, что он стал доверенным лицом Якебхера, вернее, его безмолвным внимательным слушателем. Царь любил говорить с ним, тем более что мальчик обычно не произносил ни слова, выражая свое отношение к услышанному одобрительным кивком или вздохом, когда хотел выразить сочувствие своему хозяину.