Но когда я заикнулся о лаборатории, сэр Доминик Холден и слушать меня не захотел. Как я ни умолял его, он оставался непреклонен. Он и так возмутительно нарушил традиции гостеприимства, больше он такого никогда себе не позволит. Поэтому я поставил, как и вчера вечером, банку с правой рукой на полку и отправился ночевать в уютную спальню в другом крыле дома, подальше от места, где разыгрались ночные приключения.

Но мирно проспать до утра мне было не суждено. Среди ночи в спальню ворвался мой дядюшка. Огромный, худой как скелет, в развевающемся халате, он наверняка бы испугал человека со слабыми нервами куда больше, чем вчерашний индус. Но меня поразило не столько его появление, сколько выражение его лица. Он вдруг помолодел лет на двадцать, а то и больше. Глаза сияют, лицо счастливое, сам победно машет рукой в воздухе. Я оторопело сел и, не совсем проснувшись, уставился на своего неожиданного посетителя. Но при первых же его словах сон улетучился без следа.

– Удача! Неслыханная, невероятная удача! – закричал он. – Дорогой доктор Хардэйкр, как мне благодарить вас?

– Вы что же, хотите сказать – наш план удался?

– Именно, именно! Я разбудил вас, потому что был уверен – вы не рассердитесь и будете рады столь счастливой вести.

– Рассержусь? Наоборот! Но вы уверены, что все и вправду получилось?

– Без всяких сомнений. Я в неоплатном долгу перед вами, дорогой племянник: никто не сделал для меня больше, чем вы, я и не представлял, что такое благодеяние вообще возможно. Как я смогу достойно отблагодарить вас? Само Провидение послало вас, чтобы спасти меня. Вы сохранили мне рассудок и жизнь: еще полгода такого ужаса – и я попал бы в сумасшедший дом или лег в могилу. А жена – ведь она таяла у меня на глазах. Я не верил, что в человеческих силах освободить нас из этого ада.

Он схватил меня за руку и стиснул своими иссохшимися пальцами.

– Я просто поставил опыт почти без надежды на успех и теперь безмерно счастлив, что он удался. Однако почему вы решили, что он больше не появится? Он подал вам какой-то знак?

Дядя сел в ногах моей кровати.

– Да, подал, – ответил он. – И этот знак убедил меня, что больше он меня тревожить не будет. Сейчас я вам все расскажу. Вы знаете, что индус всегда приходил ко мне в один и тот же час. Вот и сегодня он явился как обычно, но разбудил еще более грубым толчком. Могу объяснить это лишь одним: разочарование, которое он пережил прошлой ночью, разожгло его гнев против меня. Он злобно поглядел мне в глаза и пошел по обыкновению в лабораторию. Но через несколько минут вернулся ко мне в спальню – такое случилось в первый раз за все годы, что он меня преследует. Индус улыбался. В темноте спальни я видел, как блестят его зубы. Он встал лицом ко мне в изножье кровати и три раза низко, по-восточному, поклонился – это они там так прощаются, когда желают выказать почтение. Отдав третий поклон, он высоко поднял руки над головой: я увидел, что у него две кисти. После чего исчез, и, я уверен, навсегда.

Вот эта-то страшная история и вызвала любовь ко мне и благодарность у моего знаменитого дядюшки, прославленного хирурга из Индии. Он оказался прав: беспокойный горец перестал тревожить его и никогда больше не приходил за своей ампутированной конечностью. Сэр Доминик и леди Холден прожили счастливую, безоблачную старость: ничто, насколько мне известно, не нарушало их покоя – и умерли во время повальной эпидемии гриппа, чуть ли не в одну неделю. При жизни он всегда советовался со мной во всем, что касалось английских обычаев, с которыми он был не слишком хорошо знаком; я оказывал ему также помощь, когда он приобретал новые земли и вводил усовершенствования в своем имении. Поэтому я не очень удивился, что он назначил наследником меня, минуя пятерых кузенов, пришедших в ярость, и я в один день превратился из провинциального врача, который трудится ради куска хлеба, в главу одного из лучших семейств Уилтшира. Во всяком случае, у меня есть все основания чтить память человека, который искал свою смуглую руку, и благословлять тот день, когда мне удалось избавить Роденхерст от его нежеланных визитов.

1899

– Странное дельце, странное, – услыхал я, открыв дверь, за которой собиралось наше маленькое полулитературное общество. – Но я могу вам рассказать и постраннее, куда как постраннее! Из книжек, господа хорошие, вы всего не узнаете, это уж точно. Ведь если человек пишет складно и в университетах обучался, так разве ж его занесет в одно из тех местечек, где я побывал? Нет, там люди грубые. Они и говорить-то толком не умеют, а не то чтобы пером на бумаге записывать что видели. Однако ж, если бы могли, они бы вам, европейцам, такого порассказали, от чего бы у вас волосы дыбом поднялись. Бьюсь об заклад, господа хорошие!

Его, нашего друга из Невады, звали, кажется, Джефферсоном Эдемсом. Во всяком случае, инициалы были Дж. Э. – он вырезал их ножом на двери нашей курительной в верхнем правом углу. А на турецком ковре он вывел артистический узор своей слюной, коричневой от табака. Кроме этих двух напоминаний о себе, наш американский рассказчик ничего нам не оставил. Подобно сверкающему метеору он лишь затем осветил тихую заурядность нашего веселья, чтобы мгновенно скрыться во тьме. Но в тот единственный вечер он был, как говорится, в ударе. Я тихонько закурил трубку и сел у входа, чтобы не помешать его рассказу.

– Вы не подумайте, – продолжал он, – я против вас, ученых людей, ничего не имею. Я к вам со всем уважением. Это, само собой, хорошо, если ты всякую травинку и всякую живую тварь знаешь, от черничного кустика до гризли, да еще и можешь по-научному их обозвать, не сломав язык. Но ежели вам захочется чего-нибудь взаправду интересного, этакого сочненького, тогда ступайте к китобоям, колонистам да следопытам. Ступайте к парням из Гудзонова залива, которые и имя-то свое едва написать умеют.

Возникла пауза: мистер Джефферсон Эдемс достал и закурил длинную чирутку. Мы все строго хранили молчание, так как знали, что при малейшей помехе наш янки снова спрячется в своей скорлупе. Заметив ожидающие взгляды слушателей, он самодовольно улыбнулся и продолжил вещать из нимба табачного дыма:

– Кто из вас, джентльменов, бывал в Аризоне? Бьюсь об заклад, никто. А сколько всего там побывало англичан и американцев из тех, кто обучен грамоте? Раз, два и обчелся. А вот я там был, господа хорошие, не один год там прожил и такого навидался, что теперь, как вспомню, даже самому не верится. Что за страна! Я был из флибустьеров Уокера[47], как нас называли. Когда все лопнуло и командира нашего пристрелили, многие осели в Аризоне. Зажили как полагается: с женами, детьми и всем таким. Надо полагать, кое-кто из стариков до сих пор там живет. Они уж точно помнят ту историю, что я вам сейчас расскажу. Такого, милостивые сэры, никто не забудет, покуда не сыграет в ящик. Однако ж я, помнится, повел речь о том, каковы тамошние края. Не говори я с вами ни о чем другом, вам и тогда бы скучно не показалось. И чтобы на этакой земле хозяйничали какие-то там черномазые да полукровки? Грешно допускать такое – вот что я вам скажу! Ведь как щедро одарило тот край Провидение! Там и травы выше твоей головы, когда верхом едешь, и многие, многие лиги[48] лесов, таких густых, что голубого неба не видно, и орхидеи величиной с зонтик! А не видал ли кто из вас такое растение, которое растет кое-где в Штатах и зовется мухоловкой?