– Dionaea muscipula, – пробормотал Досон, наш ученый муж.

– Диванея муниципал, он самый! Садится на него, значит, муха, а он раз – и захлопнет лепестки. Потом жует, жует свою добычу, как огромный кальмар. Через час-другой откроешь этакий цветочек – муха лежит у него в утробе, недожеванная. В Аризоне я видел мухоловки, у которых листья по восьми и по десяти футов, а шипы, то бишь зубы, не меньше фута, и они могут даже… Ну да ладно, в свой черед узнаете. А рассказать я вам хочу про то, как умер Джо Хокинс. Бьюсь об заклад, что более странной смерти не придумать. Итак, не было в Монтане такого человека, который бы не знал Джо Хокинса. Алабама Джо – вот как его там звали. Отчаянный малый, чертов скунс, каких поискать. Правда, если к нему с правильной стороны подойти, то парень он был хороший, но чуть что не по-его – становился хуже дикого кота. Однажды я видел, как он разрядил свой револьвер в толпу при входе в бар Симпсона: там были танцы, народ толкался, и Алабаме это не понравилось. А Тома Хупера он пырнул ножом только за то, что бедолага ненароком плеснул виски ему на жилетку. Нет, с такими парнями всегда надо быть начеку: им человека прихлопнуть ничего не стоит. Так значит, в те времена, когда Джо Хокинс творил среди нас суд и расправу, как ему вздумается, жил в городке англичанин Скотт – Том Скотт, если я верно запомнил. Махровый британец (прошу у джентльменов прощения, что так говорю), но с земляками не очень-то водился. Слишком смирный был для их компании. Про него болтали, что он, дескать, скользкий тип, а на самом-то деле он просто держался в сторонке и в чужие дела не лез, покуда его не трогали. Говорили еще, будто в Англии этот Том Скотт немало лиха хлебнул – был чартистом[49] или кем-то вроде того, вот и пришлось ему дать оттуда деру. Сам он, правда, никогда о себе не рассказывал и не жаловался ни на что. Удачи ли, неудачи – все при себе держал, рот на замок. За это его и шпыняли: очень уж, дескать, тих да прост. И помощи ему ниоткуда не было. Британцы, как я уж сказал, своим его не признавали и сами шутили над ним злые шутки. А он не кипятился, всегда разговаривал вежливо. Парни, надо думать, считали Тома Скотта слабаком, да только однажды он показал им, что они неправы. Как-то раз произошла в баре Симпсона заваруха, из-за которой и случилось то, о чем я вам рассказываю. В те дни Алабама Джо и еще два лихих парня из-за чего-то взъелись на британцев. Выражались и те и те без стеснений, хоть я и предупреждал их, что дело может плохо кончиться. А в тот самый вечер Джо еще и подвыпил. Слонялся по городу с револьвером, искал, к кому бы прицепиться. В баре сидели англичане – тоже охотники до приключений. Ну Джо и вошел. С полдюжины британцев сидят развалившись, а Том Скотт стоит один возле печки. Алабама плюхается за стол и нож с револьвером выкладывает. «Вот, Джефф, мои аргументы, – говорит он мне. – И пусть кто-нибудь из этих слабаков англичан только посмеет мне перечить». Я пытался остановить его, господа, но он был не из тех, кого легко удержать, ну и наболтал такого, чего никто не захотел терпеть. Даже краснокожий мексиканец взорвался бы, если бы услыхал такое о своей родной земле! В баре, ясное дело, поднялась суматоха, все схватились за оружие, но, прежде чем кто-нибудь успел вынуть пистолет из кобуры, от печки донесся тихий голос: «Молись, Джо Хокинс: клянусь Небом, ты покойник!» Джо потянулся было к револьверу, но понял, что поздно. Том Скотт стоит, нацелив на него свой «дерринджер». На белом лице улыбка, а в глазах сам дьявол. «Может, в той стране со мной и не очень-то хорошо обошлись, – говорит он. – Но если кто еще раз скажет о ней такое и я это услышу, то ему не жить». Подержал Том палец на курке минуту или две, а потом бросил пистолет на пол и смеется: «Нет, в полупьяного я стрелять не стану. Забирай свою грязную жизнь, Джо, и пользуйся ею лучше, чем до сих пор. Сегодня ты подошел к своей могиле так близко, что ближе живому уже не подойти. А сейчас топал бы ты домой. И нечего так на меня глядеть. Я не боюсь твоего револьвера. Шумные ребята вроде тебя частенько оказываются трусами». После этих слов Том Скотт презрительно развернулся, снова стал к печке и зажег от нее недокуренную трубку. Под хохот англичан Алабама вышел из бара. Когда он проходил мимо меня, я взглянул на его лицо: на нем, господа хорошие, было написано убийство – так ясно, что яснее и не напишешь. После их ссоры я остался в баре и видел, как Тому Скотту все жали руку. Мне показалось странноватым, что он весело улыбается, ведь ясно было: Джо этого дела так не оставит – навряд ли англичанин увидит следующее утро. Жил он далеко, на отшибе, за Мухоловочьим ущельем. Ущелье было мрачное и топкое, и даже днем туда почти никто не совался, чтобы не видать этих жутких лепестков по восьми и по десяти футов, которые захлопываются, если их коснуться. Ну а ночью там и вовсе ни одна живая душа не показывалась. Топь была местами глубокая, так что ежели бросить туда тело ночью, то утром его и видно не будет. Я себе ясно представил, как Алабама Джо сидит, притаившись, под огромной мухоловкой в самом темном углу ущелья: лицо свирепое, в руке револьвер. Я прямо-таки видел это, господа хорошие, как будто бы своими глазами. Где-то в полночь Симпсон закрыл свой бар, и нам всем пришлось выметаться. Том Скотт припустил домой во всю прыть, ведь идти ему было три мили. Мне этот парень нравился, потому, когда он мимо меня проходил, я намекнул ему, чтобы берегся. «Не прячь свой “дерринджер” далеко, господин хороший, – говорю я, – он может тебе пригодиться». Том Скотт обернулся, поглядел на меня с тихой улыбкой и исчез в темноте. Не думал я, что снова его увижу. Только он ушел – подходит ко мне Симпсон и говорит: «В Мухоловочьем ущелье, Джефф, сегодня скучно не будет. Полчаса назад парни видели, как туда направился Хокинс, чтобы подкараулить Скотта и стрельнуть, едва он покажется. Думаю, завтра нам понадобится коронер[50]». Что же в конце-то концов случилось той ночью? Наутро многим захотелось это знать. Когда рассвело, в лавку Фергюсона пришел метис, который сказал, что проходил мимо ущелья около часу ночи. Вид у полукровки был ужасно напуганный, и мы еле его разговорили. Оказалось, он слышал жуткие вопли в ночной тиши. Выстрелов не было, только крики – один за другим и какие-то приглушенные. Как будто тому, кто мучается от боли, намотали на голову серапе[51]. Эбнер Брэндон, я и еще несколько человек, что были тогда в лавке, повскакали на коней и поехали к Тому Скотту через ущелье. Там мы ничего особенного не заметили: ни крови, ни следов борьбы. Подъезжаем мы к дому англичанина, он выходит нам навстречу бодренький, точно жаворонок. «Здорово, Джефф! – говорит. – К чему вам, ребята, пистолеты? Спрячьте их и заходите, угощу вас коктейлем». Я спрашиваю: «Ты вчера, когда шел сюда, видел что-нибудь или слышал?» – «Нет, – отвечает он. – Разве только сова ухала над Мухоловочьим ущельем, а больше ничего. Да слезайте же, выпейте по стаканчику». Эбнер поблагодарил, и мы слезли, а обратно в поселок Скотт поскакал вместе с нами. Въезжаем мы на главную улицу, а там черт знает что творится. Мериканцы начисто с ума посходили. Алабама Джо, говорят, пропал – даже след простыл. Никто его не видел с тех пор, как он пошел к ущелью. Спешились мы. Перед баром Симпсона толпится народ. Многие, доложу я вам, косо поглядывают на Тома Скотта. Защелкали пистолеты, Скотт тоже за своим полез. А ни одной другой английской физиономии поблизости нет. «Отойди-ка, Джефф Эдемс, – говорит Зебб Хамфри, мерзавец, каких поискать. – Тебя это дело не касается. А вы скажите мне, ребята, где это видано, чтобы нас, свободных американцев, какой-то чертов англичанин мог убивать?» Потом я и оглянуться не успел: раздается хлопок, и в ту же секунду Зебб лежит с пулей Скотта в бедре, а сам Скотт тоже на земле – его удерживает дюжина человек. Сопротивляться смысла не было, ну он и затих. Поначалу все как будто малость растерялись, но потом один из дружков Алабамы взял дело в свои руки. «Джо больше нет, – говорит он, – и ясно как божий день, что вот его убийца. Все мы знаем, что ночью Джо отправился в ущелье обделать дельце и не вернулся. После него туда пришел Скотт, они повздорили, люди слышали крики. Выходит, британец проделал с беднягой Джо один из своих подлых фокусов да и свалил его в болото. Немудрено, что тела не видать. Неужто мы из-за этого будем стоять сложа руки и глядеть, как англичанин наших убивает? Так дело не пойдет – вот мое мнение. Пускай судья Линч с ним разберется!» – «Линчевать его! – заорала сотня глоток, потому как вся местная шваль уже сбежалась к бару. – Тащи веревку, ребята, и вздернем его прямо здесь, на Симпсоновой двери!» – «Погодите! – говорит вдруг кто-то, выходя вперед. – Давайте лучше повесим его на большущей мухоловке над ущельем. Ежели Джо и вправду покоится в болоте, то пускай поглядит на свое отмщение». Это всем пришлось по нраву, и толпа двинулась в путь. Скотт на своем мустанге, связанный, посередине, а вокруг него парни с револьверами наготове: они знали, что в поселке живет дюжина англичан, которые судью Линча не очень-то уважают и могут захотеть отбить своего человека. Я тоже поехал, и сердце у меня обливалось кровью – так жалко мне было Скотта, хоть он, надо вам сказать, если и боялся, то виду не подавал. Держался настоящим храбрецом. Вам, господа хорошие, пожалуй, покажется, что это странно – вешать человека на мухоловке, но у нас они вырастают размером с взаправдашнее дерево. Лепестки что лодки, между ними шарнир, а на дне шипы. Вот подходим мы к одной из таких: листья у нее какие открыты, а какие закрыты. Но кроме нее мы еще кое-что увидали – англичан человек тридцать, вооруженных до зубов. Видно было, что нас ждут и настроены серьезно: не уйдут, пока своего не добьются. Потасовка намечалась такая, какой я еще не видывал. Когда мы подъехали, здоровенный рыжебородый шотландец, Кэмерон его звали, выступил вперед и говорит: «Вы, парни, не имеете права ни единого волоска на этом человеке тронуть. Докажите сперва, что Джо мертв, а потом – что именно Скотт, а не другой кто, его убил. И даже если докажете, то это самооборона. Все вы знаете: ваш Алабама караулил Скотта, чтобы застрелить. Потому еще раз говорю вам: не троньте этого человека. А чтобы вы скорее согласились, мы припасли для вас тридцать шестизарядных аргументов». – «Так и нам есть что ответить, – говорит приятель Алабамы. – Поглядим, кто кого переспорит». Защелкали револьверы, заблестели ножи. Еще чуть-чуть, и в Монтане поубавилось бы населения. Скотт стоял сзади с пистолетом у виска, чтобы не дергался. А глядел притом так спокойно, будто вся эта заваруха нисколько его не касалась. И вдруг он как вздрогнет да как закричит: «Джо!» От его крика у всех аж в ушах зазвенело. «Джо! – трубил Скотт. – Смотрите, вон он – в мухоловке!» Мы поглядели, куда он показывал. Боже правый! Мы увидали такое, чего никто из нас, думается мне, уже никогда не забудет. Один лепесток – тот, который был захлопнут и касался земли, – медленно поднялся и откинулся на своем шарнире. А в середке цветка лежит, точно дитя в колыбели, Алабама Джо. Сердце проткнуто шипами: они прокололи его, когда лепестки закрывались. Мы поняли, что он пытался вырваться: рука до сих пор сжимала нож, а в толстой мякоти цветка виднелась проковырянная щель, да только ничего не вышло – Джо задохнулся. Наверно, он, пока поджидал Скотта, прилег на мухоловку, чтоб не перепачкаться мокрой землей, а мухоловка-то и захлопнулась, как захлопываются ваши тепличные цветочки, когда в них попадает муха. Так мы и нашли его – всего изорванного да изжеванного зубьями огромной мухоловки-людоедки. Так-то, господа хорошие. Думается мне, вы все согласитесь с тем, что история эта прелюбопытная.