Знает ли Девятый?

А если знает…

— Сейчас вам будет легче, Эра Игнатьевна! Только ничего не держите в себе! Это — хуже всего, ваши знания начнут вас душить, поэтому говорите, говорите! А потом мы дадим вам поспать. Поспать, слышите! Ну! Говорите!

Где-то я уже видела таких обезьян! Когда мы с Сашей… Нет, никаких имен, просто я была в зоопарке… Эмму… Ее отправили к бабушке, а сами пошли… Да, видела! Кажется, такие живут на Востоке, бегают по снегу… Что за чушь! Разве обезьяны могут?.. Это пули! Пули, как воробушки, плещутся… Нет, не в снегу — в пыли. Пули плещутся в пыли, в снегу они сразу исчезают, проваливаются, даже следа не остается. Наверное, Сергеев, этот бард, сам воевал, иначе не написал бы так. Воевал… Все из-за войны! Сашу тоже посадили в первый раз из-за войны. Он подписал протест вместе с Сахаровым и Черновилом. Какая тогда была война? В Чечне? Нет, Чечня — это позже, Саша тогда был уже на Урале…

Сейчас эти гады тоже хотят начать войну. Господи, с кем? Ракетами — по кентаврам? Они сошли с ума, сошли с ума, эти сволочи сошли с ума!..

Не хочу! Буду думать об обезьянах.

Почему они бегают по кругу? Как бесы в Джудекке! Саша показывал рисунок: кажется, Домье… Нет, не Домье, тот крестьян рисовал. Доре! Гюстав Доре, тот, что иллюстрировал Дон Кихота. Книжка у меня была, мама подарила, а я так и не успела прочитать, только картинки помню.

Хоровод! Хоровод. Путь Солнца. Странно, древних хоровод — символ смерти.

Может, потому они, эти белые, здесь?

Хорошо, что они здесь. Я буду думать… Вуд говорить о белых обезьянах, это самое важное, я не могу об этом молчать. Нельзя не думать о белой обезьяне! О белой обезьяне… Хоровод, бесы в Джудекке… Наверное, я все-таки виновата, Саша! Виновата! Только бы не тронули ее! Ведь она…

Почему они белые? Я не могу не думать о белой…

— Вот и все… Жаль бабу!

— Жаль? Себя пожалейте, капитан! Лучше сделайте ей еще один укол.

— Но зачем?

— Затем! Развели тут сопли!

…Меня не надо жалеть! Я только хочу понять, почему я вижу белых…

Шаман надевает френч* Революция в одном, отдельно взятом* «Коропоки» заселились* «Придет серенький волчок»* Что поведал Маг

Сначала была боль.

Нет, боль потом, сначала — шепот. Негромкий, шелестящий — под самым ухом. Где-то дальше были голоса, но их не разобрать. А вот шепот… Нет, и его не разобрать.

Спина болела, ныла, боль перекатывалась волнами. Кажется, я лежу на чем-то твердом…

Жива?

Шепот чуть удалился, но стал не тише — громче. Странный такой шепот, заунывный.

Жива?

Руки тоже болят, и ноги… Жаль, глаз не открыть!

Те, что говорят, подошли ближе. Или я просто стала лучше слышать?

— «Скорая» ждет. Вот сволочи, довели женщину!

— П-погодите, господин Бажанов! Господин М-молитвин все-таки попытается еще раз…

Я поняла, что жива, что это — не бред. Игорь! Почему здесь Игорь?

— Как хотите, господин Волков, но я, знаете ли, в шаманов ваших не очень верю. Все! Пошел, потом позвоните.

Похоже, Бажанов чем-то недоволен. Он всегда чем-то недоволен — и всегда спешит. Но почему здесь Игорь? И где это — «здесь»?

— Ну что т-там, Иероним Павлович?

— Трудно сказать, магистр. By же видите! Я настолько удивилась, что открыла глаза. Потолок был бел комнату заливал яркий свет, хотя окон я не заметила!. Зато господина Молитвина не заметить было трудно. На господине шамане был надет черный френч, поверх которого красовалось дорогое серое пальто.

— Эра Игнатьевна! Ирина!

Шаман в черном френче сгинул, надо мной склонился Игорь.

— В-вы… Вы слышите меня?

— Слышу…

Еще через минуту я поняла, что действительно слышу. Слышу — и даже могу отвечать. Могу даже привстать.

— Може, носилки? — в комнате (то есть, конечно, не в комнате — в камере) появился кто-то в знакомом камуфляже. По-моему, я раньше видела этого курносого парня, причем совсем недавно…

— Не надо. Я… Я сама.

Рука скользнула по деревянной доске (оказывается, я лежала на обычных нарах), ноги не хотели слушаться.

Игорь подскочил, поддержал.

— К-как сказал бы господин Бажанов — в-все! Пойдемте, Ирина, скучно здесь!

У порога я оглянулась. Камера — но не та, куда меня поместили вначале. Окошко все же есть, у самого потолка, двойное стекло, решетки.

— Вы правы, Игорь. Скучновато!

Коридор был пуст. Игорь поддерживал меня под левую руку, сержант-"сагайдачник" (вот где встретились!) — под правую. Ноги передвигались сами, и я начала понимать, что прихожу в себя. Не убили, жива. Жива, но по-прежнему тут, во внутренней тюрьме ФСБ. Однако коридоры пусты…

— Игорь! Здесь что, революция?

Маг по имени Истр смеется. Только сейчас я замечаю: его глаза действительно чуть-чуть близорукие. Странно, ни разу не видела его в очках. И линз не носит…

— Это к г-господину Молитвину. Он у нас, так сказать, в-ветеран. А, в общем, революции п-пока нет, зато весну могу обещать.

Весна встретила меня во дворе — в огромном пустом дворе, окруженном высокими серыми стенами. Громадные ворота исчезли, не осталось даже железной будки, что торчала рядом. Вместо охранника у ворот колесила пара кентавров; за плечом у одного из них висела огнестрельная штуковина, слегка напоминающая дробовик.

Все это я заметила уже потом. Солнце! Огромное, даже не мартовское — майское! — горело в самом зените. Под ногами хлюпала грязь, еще несколько дней назад бывшая снегом. Терпкий воздух казался настолько густым, что застревал в горле.

Я глубоко вздохнула. Весна! Весна — и я все-таки жива.

На плечи мне накинули пальто. Я обернулась, чтобы поблагодарить, — и наткнулась на веселый взгляд знакомого сержанта. Я улыбнулась, парень взял под козырек.

Игорь, державший меня под локоть, быстро оглянулся:

— Сейчас. Г-господин Бажанов обещал оставить машину.

— Можна! — Сержант вновь козырнул и, лихо шлепая по грязи, двинулся к воротам.

И тут я увидела обезьяну. Белая тварь беззвучно промчалась по лужам, метнулась к стене пропала в сером бетоне.