Все время привозят новых. Кто-то в ночном белье, кто-то, как и она, в халате, некоторые почти голые. Возбуждения и возмущения первых часов как не бывало, теперь почти все сутками лежат на полу не двигаясь. Мочатся и испражняются под себя – все равно ничего даже похожего на туалет нет. Даже ведер нет. Она примостилась у короткой стороны бокса, вначале было терпимо, но люди все прибывали. Попыталась устроиться возле низкой, меньше метра, дверцы – оказалось, худшего места не найти. Люди в панике жмутся к выходу в проход, вот-вот задавят. В конце концов перебралась в середину клетки. Показалось, тут безопаснее.

Кое-кто старается помогать товарищам по несчастью. Пожилая дама начала собирать одежду, у кого что, – многие стучали зубами от холода. Рвали нижнее белье на тряпки перевязать раны. В другое время их изобретательность вызвала бы восхищение. Одной женщине наложили на сломанную лучевую кость шину из оторванной подметки, в дело шли даже ремешки от сандалий. Собирали воду, поили детей.

Три дня без воды, три недели без еды, повторяла она про себя. Она все-таки медсестра. А если человек совсем маленький?

Она слишком много наобещала Молли. Намеренно преувеличила свои возможности.

Раненую руку Хелена замотала поясом от халата. Слишком темно, чтобы разглядеть рану, но она и так понимала – ничего хорошего. Ее втолкнули в кузов, и она сильно ударилась рукой обо что-то острое, скорее всего, торчащий кусок арматуры. Мало того что хлынула кровь, видно, задела какую-то небольшую артерию. И боль такая, что вполне может быть и перелом. Деформации нет – ну и что? Бывают же переломы без смещения.

Опять потерла виски и начала себя уговаривать: не надо впадать в отчаяние. Можно научиться писать левой рукой. Купить машину с автоматической коробкой. А разве она и так не хотела купить кухонный комбайн? Эта штука делает за тебя больше половины работы. И Молли может помогать, она любит возиться в кухне и уже кое-чему научилась.

Чуть не брызнули слезы.

Ландон обо мне позаботится, повторяла Хелена, как мантру. Ландон позаботится.

Женщина рядом пронзительно закричала:

– А-а-а-а! Что-то по мне ползет!

Она начала прыгать и отряхиваться, споткнулась и упала прямо на Хелену. На поврежденную руку.

Хелена на секунду потеряла сознание от боли, даже крикнуть не успела. Очнувшись, начала в панике нащупывать узел стягивающего руку пояса. Но было уже поздно, повязка соскользнула. Пульсирующей струей хлынула кровь.

Через сорок пять минут серебристый BMW Улы Шёгрена свернул на ведущую к хутору узкую, кое-как посыпанную гравием и полузаросшую травой дорожку.

Ландон притормозил.

Небольшой щиток предупреждает: дорога частная. У канавы воткнут железный прут с грубо приваренным, насквозь проржавевшим почтовым ящиком. На ящике наклейка: “Семь Шёгрен”.

Ландон не сразу сообразил: не семь Шёгренов, а семья Шёгрен. А вот об этом он почему-то не подумал. А вдруг там их и вправду семь? Или пусть не семь, но кто-то еще, кроме вдребезги пьяного Улы? Вряд ли. Ни малейших признаков, что в жизни фермера был кто-то, кто, к примеру, стирал бы его одежду. Или, по крайней мере, напомнил: на дворе почти лето, а ты вырядился в эту зимнюю куртку. Оденься по-человечески, чудило!

К тому же Ула далеко не молод. Жена, как сказал парень на заправке, ушла. Если и есть дети, то уже взрослые, вряд ли будут торчать на умирающем хуторе. Наверняка съехали.

Выждать десять минут. Дождаться, пока старик откроет первую бутылку.

Ровно в 15:15 Ландон свернул на частный проселок Улы Шёгрена. Дорога пропетляла по леску и закончилась надписью “ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН”. Такую же надпись он видел в заброшенном военном лагере, только здесь надпись была очень яркой и не на ленте, а на новеньком, еще не засиженном мухами щите.

Он притормозил. Подумал и решил, что надпись адресована энтузиастам защиты животных – несколько лет назад они очень оживились, пикетировали свинофермы, коровники и птицефабрики, устраивали акции. И потом, что значит “воспрещен”? Шлагбаум закрыт, но не заперт, ворота настежь. Для зверозащитников – пригласительный билет. Ландон в душе их понимал – жизнь свиней на этих фермах ужасна, и чем большему количеству людей удастся продержаться на бобовых гамбургерах, тем лучше. Понимал, но жалел. Посвятить юные годы спасению мира, а десять лет спустя стоять в пригородной закусочной и жарить ту же фалунскую колбасу[35] для ровесников, у которых хватило ума получить образование. Хватило ума учиться, а не громить свинофермы, не выезжать на суденышках Greenpeace и потом сидеть ночь в каталажке. Тоже, конечно, не страшно, наутро пойдешь домой, но время упущено. Годы проходят в борьбе, которая если и увенчается успехом, то в очень далеком будущем.

Ландон открыл дверь, вышел из машины и сразу почувствовал запах. Удушливый, кисловатый, он никак не вязался со знакомым спектром сельскохозяйственных запахов. А уж тем более с запахом свинарника. Запах свинарника ни с чем не спутаешь. А здесь какая-то гниль. Старик совсем запустил хозяйство.

Он приподнял шлагбаум с рогульки и отвел в сторону. Посмотрел на бетонные столбики – отлиты совсем недавно. Рядом валяется кусок черной, еще не заржавевшей арматуры. И краска на шлагбауме свежая. Странно… ферма разорилась, за каким чертом ставить новенький шлагбаум? На мокрой после ночного дождя глинистой земле следы протекторов – явно не BMW. Грузовик или колесный трактор.

Вернулся к машине и завел мотор. За шлагбаумом дорога поднималась на холм. На фоне голубого, без единого облачка неба словно из земли выросли два огромных сарая, а потом и бледно-желтый двухэтажный дом.

Серебристый BMW припаркован около дома. Ландон поставил машину рядом, но задом к дому, чтобы в случае чего не терять времени на разворот. Что-то ему подсказывало: такое развитие событий не исключено.

Подождал немного, не снимая руки с ключа зажигания. С верхнего этажа послышалась музыка, и он облегченно выдохнул.

Старик уже начал пировать.

Вышел из машины. Здесь запах еще сильнее, чем на въезде. Посмотрел на большой бетонный сарай. Отсутствие окон делало его похожим скорее на фабрику, чем на помещение для животных. Вокруг полицейские заграждения. К зданию прислонены длинные стальные трубы, бликующие под солнцем.

Death row, подумал Ландон. Камера смертников.

Его начало тошнить.

Подошел поближе – надо понять, откуда исходит эта удушливая вонь. Неужели старик совсем ополоумел, запер оставшихся свиней и оставил их подыхать?

Посмотрел на черную, влажную глину. Во всем, что он видел, было что-то неестественное. Даже трава не растет.

Он уже собрался пойти в дом поговорить с Улой, как услышал звук.

Резко обернулся. Неужели там еще живут свиньи?