В графе «род службы» было черным по белому прописано «тайный агент», и больше ничего, то есть никаких должностей или званий. Все это выглядело как-то по-детски и вызывало в памяти старый анекдот:

«– Кубинос партизанос!

– А почему без бороды?

– Тайнос агентос».

Хотя, если задуматься, это было ничуть не глупее, чем специальность «оператор персональных компьютеров». Если компьютер персональный, то на кой ему операторы…

…На квартире его встретили двое молодых, спортивно сложенных человека в светлых костюмах с большими накладными карманами на пиджаках и с аккуратными проборами.

– А ко мне тут родственники приехали! – пояснила Катерина. – Ночью в гостиной на походной койке спать будут. Знакомьтесь.

Родственники представились как Валентин и Антон, не называя фамилий. Виктор не стал уточнять, забрал в своей комнате пакет с оставшейся бутылкой марочного и закуской и пошел в редакцию. А то Татьяна будет в жандармерию названивать, мало ли на какие неприятности нарвется.

Она оказалась в редакции – просматривала через настольную лупу одну из отснятых и проявленных пленок. Увидев Виктора, смущенно засияла.

– Татьяна Михайловна, – забеспокоился лаборант, – у нас парааминофенола что-то маловато осталось. Да и метабисульфита калия не мешало бы заодно в запас иметь. Я схожу в лавку?

– Конечно, конечно… Посмотрите, может, они фильтровальную бумагу хорошую получили… и что там новое из лабораторной посуды, может, есть…

– Я мигом! – пообещал лаборант и тут же испарился, оставив после себя закрытую дверь.

Тарелка на стене негромко выводила приятную мелодию «Когда цветут фиалочки».

– Все в порядке? – Татьяна привстала, щеки ее начали розоветь.

– Разумеется. Мне разрешили тебе сообщить… только это между нами, – сказал Виктор и показал удостоверение.

– Так вчера… это было задание? – ахнула Таня.

– Никаких вопросов.

– А я-то чуть было не подумала… – И она, стремительно подойдя, обвила его шею руками; ее раскрытые алые губы приблизились, Виктор прижал ее трепещущее тело к себе, уста сомкнулись и они слились в жарком, бесконечном поцелуе. Его пальцы скользнули по шелковистой глади маркизета; дыхание Татьяны стало неровным и прерывистым, сквозь тонкую ткань чувствовалось, как она начинает стремительно млеть, она оторвала губы и непроизвольно замотала головой, раздувая ноздри.

– Господи, что я делаю… – Она чуть подалась назад, присев на край стола. – Это безумие, безумие, правда…

Теплый ветер чуть шевелил желтые занавески и упавшие на пол снимки; невидимые трубы выводили какую-то сладковато-терпкую, чуть тревожащую мелодию следующего танго.

«Как все просто…»

… – Зеркальце подай, пожалуйста… Вот там, на стеллаже…

Таня еще сидела на столе; она поправила локоны и аккуратно стерла остатки помады.

– Никогда не думала, что буду так неравнодушна к агенту. И так все хорошо… Ты тоже все понимаешь и не задаешь лишних вопросов.

– Например?

– Например, насчет фамилии. Ты знаешь, что все евреи при соборниках должны носить русскозвучные фамилии, говорить только по-русски, не ходить в синагогу, не соблюдать обрядов… Тебя не смущает – как, что, кому скажет: все это чепуха при твоей службе. И это прекрасно, мне можно быть самой собой.

– Тебя тяготит необходимость говорить по-русски? Но иначе понадобится переводчик.

– Нет, – она упрямо встряхнула головой, – не тяготит. Просто иногда забавно: нас просто нет. В Германии по-другому – там переселяют в гетто, но люди хоть остаются самими собой…

– Не останутся.

– Что?

– По нашим данным, осенью этого года в Германии готовятся массовые погромы, будет много жертв. А дальше… нацистская верхушка готовит планы полного уничтожения евреев.

Татьяна ахнула. Ее глаза были расширены от ужаса.

– Это… это правда?

– Я ничего не говорил. Ты ничего от меня не слышала.

– Да, да, конечно… что же это…

– Не паникуй только. Есть же у кого-то родственники, чтоб предупредить. Потом – а почему так безразлична диаспора в Америке? Этот безумный фанатик не остановится, дойдет и до них. Вы же слышали о «Майн кампф»?

– Да… Только не все же ожидали, что такими средствами…

– Ну не будет же он прямо писать, что он кровавый палач.

«Правильно. Стравить Гитлера с Америкой на фиг. А то сдал дядюшка Сэм вместе с Англией и Францией всю Европу».

– Слушай, Тань, у тебя есть стаканы?

– Есть… а зачем?

– Так ведь я приходил отметить успешную победу над преступным миром, – сказал Виктор, вынимая из пакета оставшуюся бутылку и шоколад, – и выглядеть будешь естественно.

По лицу ее скользнула улыбка.

– Ты добрый. И не похож на жандарма или чиновника.

– Я – инженер-механик.

– И писатель. Я знаю. Будем пить за победу?

– Будем пить за твои большие прекрасные глаза.

Она отпила половину; соскользнув со стола, подошла к Виктору, обняла его левой рукой и положила голову на грудь.

– Жаль, что это все ненадолго.

– Почему?

– Я чувствую.

– А я не знаю. Может, надолго. Давай налью вина? Оно легкое.

– Да, хорошее. Чувствуется букет. Сейчас кавказские тоже лучше стали, и даже коньяки.

– Надо было коньяк принести?

– В такую жару? Нет конечно. Почему ты так пристально рассматриваешь мои глаза?

– У тебя глаза мировой знаменитости.

– Не надо комплиментов. Ты мне нравишься простым и естественным.

– Хорошо. У тебя глаза одной мировой знаменитости.

– Ты с ней был знаком?

– Видел по Ти-Ви.

– Значит, местная. По тридцатистрочному глаз не разглядишь.

– Я не здесь видел.

– Я уже начинаю привыкать, что ты мой. И не хочу с кем-то делить. Ты работал в Америке?

– С чего ты взяла?

– Ти-Ви. Компьютер. Джаз. Ты слушал свинг так, как будто знаешь его с детства.

– Угу. Джаз, бокс энд секс.

– Все шутишь.

– Не надо спрашивать об этом.

– Поняла.

За окном засигналила машина. Виктор подошел к окну и посмотрел из-за занавески: на улице возле «Опель-Олимпии» стоял Ступин и махал ему рукой.

– Это меня. Ничего не поделаешь.

– Сейчас, – Таня отодвинула шпингалет и открыла окно, – береги себя! Я буду ждать.