«Вы с Бобо» — это было неожиданностью. Салех предполагал, что парнишка больше не понадобится. Неужели Бахир рискует оставить в живых свидетеля? Министр прочитал сомнение на его лице, бросил коротко:

— Это необходимо!

Эту фразу Салех вспомнил на следующий день, когда вместе с Бобо ожидал у госпиталя. Парнишка сидел, скорчившись на заднем сиденье, с совершенно безучастным видом. Взглянув на него, Салех внезапно понял, что не только Бобо, но и сам он — тоже свидетель этой рискованной операции. Логика подсказывала — он тоже должен умереть. Потому-то Бахир и приказал им вернуться в домик на окраине. Пусть явятся сами, зачем тратить время на поиски… От этой мысли Салеху стало так скверно, что первым его движением было — бежать. Он даже двигатель запустил, но вовремя спохватился и даже мысленно обругал себя за трусость. Он может уехать, конечно, но если он ошибся, и Бахир и в мыслях не держал устранить их с Бобо, — круто ему придется. Задание сорвано, приказ не выполнен. С теми, кто играет в такие игры, поступают только одним образом. Здесь сомнений быть не может.

— Вот она! — вдруг произнес Бобо.

Салех встряхнулся, освобождаясь от тяжелых мыслей, но время уже было упущено — женский силуэт мелькнул и скрылся за оградой.

— Ты не ошибся?

— Нет.

— Упустили, — сплюнул Салех с досадой.

Он раньше времени испугался, пожалуй. Пока они здесь, у госпиталя, подкарауливают неизвестную им женщину, им ничего не грозит. Опасность может возникнуть позже, поэтому следует подстраховаться. В тот дом они не вернутся, это решено. Попытаются выбраться из города, потому что на то, чтобы перекрыть дороги, необходимо минимум полчаса. Они успеют. А затем — на юг, к отряду. Там он среди своих, и Бахир не решится.

— Ты хорошо ее запомнил? — спросил Салех, ободрившись.

— Не очень. Все слишком быстро. Но это она.

— Ждем, — сказал Салех. — Смотри в оба, чтобы снова не упустить. Ты готов?

— Да.

Пистолет Бобо прятал под одеждой.

Уланова ранили легко. Пуля чиркнула по касательной, порвав мышцы руки, но не задев кости. Рану перевязали, а через каких-нибудь полчаса он уже сидел в операционной, морщась не столько от боли, сколько от досады на то, что все складывается так нелепо.

Женщина-хирург деловито сняла окровавленную повязку, Уланов увидел рану, скрипнул зубами и отвернулся, сказав с обидой:

— Ну что за люди, а? Мы же муку им перебрасывали, в этом кишлаке второй месяц голодают. А они же по нам, когда взлетели, — из автоматов.

Хирург промыла рану, начала зашивать. Боль была тупой, она разливалась по всей руке до плеча, и Уланов страдал — и от боли, и от равнодушия женщины, — та ни слова до сих пор не вымолвила, привыкнув к виду чужой крови.

Наложив швы, хирург молча указала на дверь — свободен, мол.

— У вас тут как на мясокомбинате, — раздраженно сказал Уланов. — Бездушные вы все-таки.

Женщина быстрым движением сбросила марлевую маску.

— Люда? — опешил Уланов.

— Ну. Так какие претензии?

— Никаких, — пробормотал Уланов.

Он чувствовал себя полным идиотом. Людмила мыла руки под шипящей струей воды.

— Как жизнь? — поинтересовался Уланов, стараясь сгладить неловкость.

Людмила не ответила.

— Это письмо, которое от Хомутова…

— Какое письмо? — она резко повернулась.

— Которое он должен был оставить.

Взгляд ее мгновенно потух. Она поняла — ничего нового Уланов не скажет. Это уловка, чтобы вовлечь ее в разговор.

— Что ты колотишься? — спросил наконец Уланов. — Ну уехал он, уехал, не ясно разве? Нет его. А жизнь идет.

Последнюю фразу он произнес мягко, по-особому.

— Может, встретимся вечером? — предложил Уланов. — Ребята из Союза мне такую прелесть забросили…

— Ты ничего не понимаешь, — произнесла Людмила устало.

Она все еще держала в руках полотенце.

— Я не из тех, не из взбесившихся теток. Просто приходит время, и начинаешь кое-что соображать. Большой кусок жизни позади, не так уж много осталось. Хомутов понимал. Нам бы уехать отсюда с ним вдвоем, что нас держало?

— Ну так и езжай к нему!

— Куда?

— В Союз.

— Он здесь.

— Где это?

— В Джебрае.

— Чушь.

— Нет. У меня тоже поначалу уверенности не было, одни сомнения. Ты в квартире тоже был — вещи на месте. Как раз те, которые он непременно забрал бы, если б уезжал.

— Он мог забыть в спешке. Могло сложиться так, что и вообще ничего не брал.

— Нет, Гареев сказал, что он садился в самолет с чемоданами. Не стыкуется. И когда я Гарееву дала понять, что не верю ему, знаешь, что он сделал?

— Что?

— Дал команду в Союз меня отправить. С глаз долой.

— Ты, похоже, перегибаешь, — протянул с сомнением Уланов.

— Нисколько. Начальник госпиталя, Сурков, меня вызывал, как раз после разговора с Гареевым. Довел до сведения, что, помимо его воли, обязан вернуть меня домой.

— Но ты, однако, здесь, — заметил Уланов.

— Все это заглохло. Сразу после гибели Гареева. Это, по крайней мере, убеждает?

За окном истаивал короткий день.

— Ты слишком свободно обращаешься с фактами, — сказал Уланов. — Если разобраться — все это сплошная чушь.

— Нет!

— Чушь, — упрямо повторил Уланов. — Я был бы готов поверить тебе, если бы ты объяснила мне, зачем Хомутову оставаться в Джебрае. Его что — похитили? Что он за птица такая?

— Извини, у меня сейчас еще операция, — сказала Людмила.

Она торопилась закончить разговор.

— Так что там насчет сегодняшнего вечера? — спросил Уланов.

— Ничего.

Об этом разговоре думала Людмила весь вечер. Уланов мог быть прав — и все же он ее не переубедил.

Из отделения она вышла, когда совсем стемнело. Миновала ярко освещенную проходную и окунулась в сумрак. Фонари не горели, только свет редких автомобильных фар освещал дорогу.

— Она! — встрепенулся Бобо.

— Ты уверен? Темно.

— Она, — повторил Бобо, нащупывая под одеждой оружие.

— Ступай! Делай все, как сказано.

Бобо выскочил и словно тень заскользил следом за Людмилой. Салех завел двигатель и тронул машину.

Людмила, услышав урчанье автомобиля за спиной, поначалу не придала этому значения. Возможно, кто-то из своих возвращается в посольский городок. Она обернулась — может подвезет? — в ту же секунду какой-то парнишка, шедший следом, налетел на нее, а машина уже была совсем близко, слепила фарами. Людмила отступила на шаг, но парнишка шагнул к ней и что-то твердое уперлось ей в грудь.