Один боец выразил мнение большинства, пожаловавшись на бесконечные собрания по идеологической обработке: «Говорить со мной на политические темы — все равно что играть перед водяным буйволом на гитаре»[240]. Тем не менее пропагандистские сказки пользовались популярностью. Одним из партизанских отрядов в провинции Лонган командовала женщина по имени Ким Лоан, чей муж был убит правительственными войсками. Она превратилась в местную народную героиню, а о ее магических способностях ходили легенды. Рассказывали, что однажды она убила полицейского, который пытался арестовать ее в городской лавке. В другой раз она сбежала от полиции через заднюю дверь салона красоты и укрылась в соседней деревне. Когда солдаты окружили деревню и начали обыскивать дома, она залезла на дерево, превратилась в птицу и улетела. Фрэнк Скоттон спросил у старика, который рассказал ему эту историю: «Неужели вы действительно в это верите?» Вьетнамец улыбнулся и ответил, что никто не может знать наверняка: «Она же ускользнула от них, верно?»[241]

Жестокость оставалась главным оружием коммунистов. Однажды вьетконговцы вошли в деревню в провинции Лайкай, осудили 20 жителей обоих полов как правительственных шпионов, обезглавили их и бросили тела на улице, прикрепив к каждому клочок бумаги с перечислением предполагаемых преступлений[242]. В другой деревне местного старосту привязали к столбу и выпотрошили на глазах у собравшихся крестьян; его беременной жене вспороли живот, а детям отрезали головы. Такие красочно обставленные зверства были призваны показать крестьянам, что за сопротивление революции их ожидает куда более страшная кара, чем простая смерть.

Разумеется, жестокость была присуща не только партизанам. Даг Рэмзи опросил школьников в провинции Лонган и обнаружил, что от четверти до половины из них потеряли близких родственников, убитых сайгонскими силами безопасности[243]. В 1962–1963 гг. только в одной деревне в дельте Меконга правительственные войска убили 150 жителей — из них всего 60 человек предположительно были связаны с НФОЮВ. Среди тысяч политических заключенных, содержавшихся в ужасающих условиях в южновьетнамских тюрьмах и лагерях, в том числе в одной из секций Сайгонского зоопарка, находилось много невинных людей. Не было проведено ни одного судебного процесса.

В то время как города и предместья оставались под устойчивым контролем правительства, в сельской местности деревни и иногда целые районы переходили из рук в руки. Время от времени правительственным войскам, вооруженным современным оружием и военной техникой, удавалось проводить довольно эффективные операции. В конце августа 1962 г., получив сведения от перебежчика, подразделения ВСРВ атаковали учебный лагерь НФОЮВ в Мифыоктэй, уничтожив 150 партработников и новобранцев; оставшиеся в живых несостоявшиеся партизаны разбежались по своим деревням. Американские вертолеты существенно увеличивали тактическую мобильность ВСРВ, позволяя добираться до удаленных сельских районов, где коммунисты безраздельно господствовали на протяжении многих лет. Однако возможности и желание — не одно и то же: нередко подразделения ВСРВ отказывались патрулировать местность, где они могли попасть в засаду, и сбегали с поля боя, как только завязывалась перестрелка. В 1963 г. НФОЮВ наконец-то начал получать оружие из Северного Вьетнама, включая безоткатные орудия и минометы. Был налажен маршрут поставок оружия по морю, особенно в дельту Меконга.

В городах партийные работники занимались подготовкой масс к народному восстанию. Для терактов нередко использовались дети, которые бросали гранаты в кафе и толпы на рынках. Правительственная разведка работала из рук вон плохо, а коммунистические активисты прекрасно владели искусством маскировки. 10-летний Чыонг Мили был связным во вьетконговском подполье. Его часто посылали в город, где он должен был встретиться в кафе с человеком под вымышленным именем, показать ему половину банкноты, вторая половина которой была у этого человека, и передать ему записку. Если бы его схватила полиция или военные, единственным, что он знал, было имя его партийного наставника. Только старшие офицеры НФОЮВ знали полные имена руководителей провинциальных парторганизаций.

Война набирала обороты: если первые два года вооруженная борьба с сайгонским режимом велась только по инициативе и силами местных коммунистов, то теперь влияние и помощь Ханоя становились все более и более заметны. Северовьетнамское руководство почуяло запах гниющей плоти, зловоние предсмертного разложения, которое исходило из президентского дворца в Сайгоне и распространялось по всей стране, и горело нетерпением ускорить кончину режима Зьема. Впрочем, некоторые сильные мира сего в Вашингтоне желали того же.

Помимо целого роя американских советников, дипломатов, пилотов, спецназовцев, операторов радиоперехвата и всевозможных секретных агентов, во Вьетнам слеталось все больше журналистов — в основном мужчин, а также несколько женщин, которые оказали не меньшее влияние на дальнейший ход истории, чем военные и политики. Гудящие, как ульи, пресс-центры свидетельствовали о том, что мировые СМИ заинтересовались стремительно расширяющимся присутствием США и решили, что нужно находиться на переднем крае и видеть все своими глазами. Конечно, в сайгонские бюро направлялись не элитные журналистские кадры вроде тех, что обслуживали Вашингтон, Париж, Москву или Лондон, но молодые честолюбцы, мечтавшие ими стать. Большинство были неопытными новичками, довольно умными и крайне амбициозными, которые с первого взгляда влюбились в сайгонскую романтику. Среди них были Дэвид Халберстам из The New York Times, Франсуа Салли из Newsweek, Малкольм Браун и Питер Арнетт из AP, Нил Шиэн из UPI, который сидел за одним столом с Халберстамом и стал его близким другом.

Шиэн заканчивал срочную службу в Армии США на территории Японии, когда убедил токийское бюро UPI взять его ночным новостным оператором по $10 за смену. Вскоре из сайгонского агентства уволился корреспондент, и Шиэну предложили его место. Шиэн родился в 1936 г. в фермерской семье в Массачусетсе, блестяще закончил Гарвардский университет, но потом начал злоупотреблять спиртным. Хотя в 1961 г. он решительно завязал с алкоголем, в следующем году он прибыл во Вьетнам, по собственному признанию, «опьяненным» своей верой в Соединенные Штаты, которой он пропитался за годы обучения в Лиге плюща — и которая серьезно пошатнулась в последующие годы. «Сайгон был прекрасным местом, которое американцы еще не успели изгадить, — вспоминал он. — Первые полгода я не испытывал никакого страха. Мне нравилось скользить на вертолете над залитыми водой рисовыми полями. Я был ребенком холодной войны. Мы все тогда думали одинаково. Американцы делают благое дело. Мы пришли сюда, чтобы остановить коммунистическое зло, которое пытается захватить мир. Наши представления были очень далеки от реальности. Мы просто считали, что должны помочь этой стране»[244].