Этого я не знала.

— И значит, в новом списке я после Зофьи Бедняжек? — на всякий случай удостоверилась я.

Она кивнула.

— Поэтому тебе нужно объясниться с куратором. Да, кстати. Еще одно, — вспомнила секретарша. — Приходил сюда однажды какой-то неуравновешенный человек. Назвался твоим отцом. И так кричал, что я уронила чашку. Мало того что пятно поставила на новую блузку, так еще и грудь обожгла. Бешеный какой-то!

Я схватилась за сердце. Кому-то сейчас здесь станет плохо и еще хуже.

— И что же теперь?

Секретарша беспомощно развела руками, а потом с улыбкой сказала:

— Придется тебе обратиться к куратору.

После бессонной ночи я поехала к папе, чтобы узнать, чем он так результативно напугал грозную секретаршу.

— Не знаю, — ответил он, всматриваясь в ножик для сыра. — Не помню.

— Ты не помнишь, что говорил? — наверное, в первый раз в жизни я подняла на него голос. — Ты, который способен страницами цитировать биографии Мануэли Дендритовой и Фридерика Лимбового, не помнишь, что кричал у нас в секретариате?

— Я был тогда не в себе. На меня все это обрушилось так неожиданно. Ты не приехала на Пасху, а тут еще мама ушла…

— Но мама ушла в конце апреля, — вспомнила я, — а я обнаружила, что меня вызывают, только вчера.

— Может, оно провисело какое-то время. — Папа перевел взгляд на щипчики для льда. — Потому что я был у вас в конце апреля.

— То есть как это «у нас»? У кого?

* * *

— То есть у меня на факультете, — сказала Милена. — Две недели назад он ворвался в секретариат и объявил, что твой перевод на другую специальность был противозаконным, потому что тогда тебе не исполнилось еще восемнадцати лет. Ты должна была представить согласие родителей.

— Здорово, — убитым голосом протянула я и опустилась на расшатанный стул.

— Не знаю, здорово ли это для нас, — Миленка прикусила нижнюю губу, — но для секретарши СЭРБ точно здорово. Она жутко обрадовалась, что ее октябрьские подозрения оказались справедливыми. И она понеслась сообщить об этом куратору. А ты же знаешь, какой он службист.

— И что теперь будет? — испуганно спросила Виктория.

— Вероятней всего, я вылечу с большим или меньшим треском, — ответила Миленка, оглядывая свои икры. — Мне кажется или на самом деле левая загорела сильней?

— А что ты будешь делать, если вылетишь?

— Еще раз сдам куда-нибудь. Вика, ну посмотри. Правая, она какая-то желтая?

— И ты можешь сейчас думать, какого цвета у тебя икры? — удивилась Мария.

— Предпочитаю думать об этом, а не о своем безнадежном положении.

Я купила огромный букет ландышей, баночку меда и, подавляя в себе неприязнь к Медведю, отправилась к маме. Вручила ей цветы и мед.

— Это для… ну, сама знаешь, для кого, своего рода эквивалент трубки мира, — смущенно пробормотала я и с места в карьер перешла к пожеланиям: — Значит, желаю всего самого лучшего, настоящего счастья и…

— Не напрягайся, — остановила меня мама. — Просто обними меня и покрепче прижмись. Этого достаточно.

С минуту мы стояли, покачиваясь в медвежьем объятии. Только сейчас я поняла, как сильно мне этого не хватало все последние месяцы. Ее прикосновения. Заинтересованных карих глаз, которые сейчас были гораздо веселей, чем год назад. Рук, утративших красоту от многолетних хозяйственных занятий. Даже ее молчания.

— У тебя опять старая прическа, — сказала я.

— Читала рассказ?

— Папа дал. Он очень страдает.

А вот надо ли было это говорить?

— Знаю. Но ничем помочь не могу. Предлагать в подобной ситуации дружбу было бы в некотором смысле издевательством. Тем паче что за четверть века нам так и не удалось наладить даже товарищеские отношения.

— Ты могла бы попробовать вернуться, снова его полюбить…

— Дорогая моя, жизнь не складывается так, как хотелось бы сценаристам мыльных опер. Я не вернусь, и это окончательно.

— Ему будет нелегко.

— А кто сказал, что всегда должно быть легко и удобно?

— Он говорит, что ему не хватает тебя.

— Ну так пусть наймет уборщицу, кухарку и садовника. И раз в неделю включает себе телевизор, — отрезала мама, глотнув карамельного пива. — Вишня, неужели ты не можешь примириться с тем, что я больше не хочу той жизни?

— Я работаю над этим, но… для всех нас это было так неожиданно.

— И подумать только, что, если бы не твой бравурный уход из дому, я до сих пор гнила бы в нашей унылой гостиной.

— Что ж, я была права. — Миленка плюхнулась на кухонный стул. — Сегодня мне предложили забрать документы.

— Может, я попробую уладить, — Филипп отважно играл свою роль Специалиста по Трудным Делам.

— Поздно. Я уже забрала их. По крайней мере не будет волнений с летней сессией.

— Чем я могу тебе помочь?

— Прежде всего прекрати кружить по кухне, потому что мне это действует на нервы, — прикрикнула на него Мария.

Филипп тут же сел и принялся общипывать клеенку.

— Милена, что я могу сделать?

— Оставьте вы меня все в покое! — крикнула она. — Особенно ты, Филипп.

— Ты уверена?

— Да, я хочу, чтобы ты наконец ушел! Тоже мне, жалеть он меня будет и оплакивать мою судьбу!

Без единого слова Филипп вышел, шаркая прямо как Чарли Чаплин.

— Терпеть не могу, когда меня жалеют, — попыталась объяснить этот свой взрыв злобы Миленка.

— Знаем. — Травка потрепал ее по плечу. — Ну и что теперь? Может, пойдем вместе прогуляемся или в кино?

— Да нет, — помотала она головой. — Я и кино — две вещи мало совместимые.

Во-первых, приобретение билета и после входа в зал первое разочарование: расстояние до экрана. Или слишком маленькое (как правило, там, где экран оказывается огромным, как Планета Смерти), или слишком большое (особенно в кинотеатрах, где экран напоминает размером носовой платок). «Ладно, — думает Миленка, разыскивая свое место, — за опыт нужно платить. Отныне буду записывать, где какой экран».

Когда же она добирается до своего места, оказывается, что: