* * *

– Так как же ты теперь? – в который раз спросила Катя у Ворона.

Они уже отнесли вещи в купе, познакомились с соседями, тихой парой старичков, и теперь вышли на платформу прощаться.

– Да что ж, – важно отвечал Ворон. Ради проводов он приоделся, то есть сменил потертую кожаную куртку на кожаный пиджак, а шею украсил четками из крохотных черепов. Пассажиры и провожающие не без опаски посматривали на него. – Может, в институт поступлю, а может, в «Лебяжьем ущелье» останусь. Георгий Александрович говорит, что администратором меня сделает…

– Ну-ну, – неопределенно отозвалась Катя. «Лебяжье ущелье», похоже, ожидали лучшие времена – перед самым отъездом Катя уже видела и гуляющих в лесу, и машины по обочинам, и мусор уже валялся там и сям. Лебединая гора, похоже, перестала пугать горожан. Георгий, с которым после неудачной попытки самоубийства случилось то, что древние греки называли катарсис, намеревается открыть там детский реабилитационный центр. – Тебя дети-то не перепугаются?

– Дети меня любят, – важно ответил Ворон. Мышка шмыгнула носом, подтверждая его слова. – Мышка, не плачь, пожалуйста. Ты мне всю душу вымотала!

– Я не буду, если ты велишь…

– Вот будет покорная жена! – восхитилась Катя. – Так ты не забывай нас, ладно?

– Вы-то, вы-то сами как?

– Не знаю. Нужно отдохнуть, поваляться на солнышке. А потом… Может быть, вернусь в Москву, стараниями твоего патрона мне теперь будет на что снять квартиру. Может, поеду в Балакин, к маме с папой. В общем, решим.

– Возвращайтесь, если что.

– Нет уж, лучше вы к нам!

– Отъезжающие, попрошу по вагонам! – загундосила проводница. – Отъезжающие…

В купе Мышка прилипла к стеклу, махала Ворону. Дернулось, поплыло, медленно уехал назад Ворон – до свидания, милый, спасибо тебе за все! До Москвы поездом, а там Катя с Мышкой сядут на самолет, и тот доставит их на легком крыле к Лазурному берегу. Георгий оплатил дорогие путевки, это было единственное, что она позволила ему после долгого разговора, состоявшегося в больничной палате.

– Может быть, мы сможем начать все сначала…

– Нет, не сможем, – ответила ему Катя, старательно глядя в сторону. – Извини. Я ошиблась. Мы не сможем быть вместе.

Ворон тоже выкинул коленце – там же, в больнице, только в коридоре, сделал Кате предложение, что ее даже немного обидело:

– Ворон! Ты же поклялся в верности моей дочери! Как не стыдно!

Она улыбнулась, вспомнив, как Ворон совал ей пакет с горячими пирожками собственного производства – вот он, лежит на столике и пахнет очень сильно, вкусно. Пирожки, верно, с капустой… Катя прикорнула, поджала ноги, и колеса все стучали, все повторяли вечную свою песенку. Сладко спать в поезде под стук колес! И только ползет в ухо неотвязчивый шепот:

– Посади незабудку на могиле, чтоб не забылось… Посади ромашку, чтоб сердечко не болело…

В кармане куртки Катя нащупывает кулечки из газетной бумаги – они так и лежали там с тех пор, надо же! Выпускает в окно блестящие, словно лакированные, крошечные семена. Пусть вырастут на полосе отчуждения незабудки и ромашки, пусть сердце не болит о том, что не забыто, о том, что не забудется никогда…

Москва встречает их дождем, по аэропорту гуляют сквозняки, Мышка с наслаждением уплетает мармеладных червячков из пакета, а Катя сердится и на дождь, и на сквозняки, и на вредных для желудка мармеладных червячков. Но в самолете, в ожидании взлета, она успокаивается. Ей еще не приходилось летать в самолете, она в восторге от салона первого класса, от мягких кресел, от жемчужных улыбок стюардесс, от того, что Мышка, равнодушная к окружающей роскоши, невозмутимо продолжает жевать мармелад. И вдруг Катя видит, что на кресло перед ней садится высокий мужчина, и думает вдруг – так и знала, что эти роскошные кудри рано или поздно начнут редеть. И, прежде чем она успевает отогнать от себя эту мысль, мужчина оборачивается.

– Привет, – говорит Иван и осторожно улыбается, словно пробует улыбку на вкус.

– Привет, – отвечает она.

Рядом с Иваном сидит мальчик, у него такие же крутые русые кудри, как и у отца, как и у его сестры, и он тоже ест что-то из пакетика. Но это черешня, ранняя, крупная, кроваво-красные ягоды. И Покровский тоже переводит взгляд – с Кати на присмиревшую вдруг Мышку, с Мышки на сына, потом опять на Катю. И что-то разрешают в нем эти переглядушки, потому что он вдруг смеется, совсем как раньше, и говорит Мышке:

– Я Иван, старый знакомый твоей мамы. А как зовут тебя?

– Мария, – важно отвечает Мышка, и Катя замечает про себя, что она в первый раз называет себя полным именем.

– А это, позвольте представить, Павел.

Кудрявый мальчик церемонно кивает, но по ямочкам на щеках видно, что он готов улыбнуться.

– Пашка, угости барышню черешней!

– Иди, садись ко мне, – приглашает его Мышка, ей явно нравится идея после мармелада полакомиться черешней. – Мама, ты ведь не прочь пересесть к своему знакомому? А я пообщаюсь с Павлом, а то мне не хватает общества сверстников.

– Чего только этот ребенок не знает, – бормочет Катя, пересаживаясь к Ивану. Несколько минут они не знают, о чем говорить, поэтому часто оборачиваются на детей. Павел и Мышка наперебой тягают ягоды из пакета. Они даже одеты почти одинаково – в джинсы и футболки, только на Пашке синяя, а на Мышке голубая. Мышка рассказывает новому знакомому о своем друге Вороне, тот слушает внимательно и вдруг громко хохочет.

– Он так редко смеется с тех пор, как умерла его мать, – тихо говорит Иван.

Катя бормочет соболезнования.

– Знаешь, я открыл галерею в Москве, – сообщает ей Покровский, когда самолет взлетает. – Называется «Левитан».

– Ужасно банально! – охает Катя.

– Это я нарочно. Вот представь, идешь ты по Парижу. Вывески все на французском. И вдруг читаешь: «Матисс», и понимаешь, что тут можно, скорей всего, купить картину…

– Или автомобиль, – соглашается Катя.

– Не суть! Вот так и иностранцы в Москве – ориентируются на звучное имя.

– Тогда назвал бы лучше «Покровский», – шутит Катя, но Иван не смеется, он только сильно сжимает ее руку. Вдруг Катю поражает неожиданная догадка:

– Иван, сознавайся! Это ты покупал мои картины?

Он кивает и быстро спрашивает у нее, чтобы перевести разговор на другое:

– Катя, куда вы едете?

– Туда же, куда и ты, – пожимает плечами Катя, но сердце у нее сладко дрожит. Он заботился о ней все это время, он помогал ей, и она даже не знала об этом!

– Катя, у меня дом на побережье, и мы…

– Ну, ты забурел, Покровский!

– Да, я это самое слово… Вы погостите у меня?