– Знаю.

– И твою бедную маму я после этого не видела. «Тва-аю бе-адную ма-амоучку…» Рут так соскучилась по акценту миссис Поммерой.

– Знаю.

– Я пыталась ей дозвониться. И дозвонилась. Я сказала ей, чтобы она привезла ребенка сюда, но она ответила, что он слишком слабенький. Я заставила ее рассказать, что с ним. Знаешь, что я тебе скажу: мне показалось, что не так уж все плохо.

– О нет, все очень плохо.

– Мне показалось, что нет ничего такого, о чем бы мы тут не могли позаботиться. Что ему было нужно? Не так много ему было нужно. Ну, какие-то лекарства. Это просто. Господи, мистер Кобб каждый божий день пьет лекарства от своего «сахарка». Живет же. А что еще было нужно Рики? Чтобы кто-то за ним присматривал. Мы бы присмотрели. Это же ребенок! Нашлось бы тут для него местечко. Я ей так и сказала. Она все плакала и плакала.

– Все остальные говорили, что его следует поместить в специальное заведение.

– Кто говорил? Вера Эллис это говорила. Кто еще?

– Врачи.

– Ей лучше было привести своего ребенка сюда, в его дом. И ему тут было бы хорошо. Она и сейчас может его сюда привезти. Мы бы об этом ребенке позаботились не хуже других.

– Она мне сказала, что вы были ее единственной подругой. Она сказала, что только вы здесь и были к ней добры.

– Приятно слышать. Но это не так. К ней все были добры.

– Только не Ангус Адамс.

– О, он ее любил.

– Любил? Любил?

– Она нравилась ему так же, как все остальные.

Рут рассмеялась и спросила:

– Вам никогда не встречался кое-кто по имени Оуни Вишнелл?

– Это кто? С Корн-Хейвена?

– Племянник пастора Вишнелла.

– А, да. Здоровенный такой, блондинистый.

– Да.

– Я знаю, кто он такой.

Рут ничего не сказала.

– А что? – спросила миссис Поммерой. – Почему ты спрашиваешь?

– Просто так, – ответила Рут.

Дверь открылась, и на крыльцо вышла жена Робина Поммероя, Опал. Дверь она толкнула ногой, потому что руки у нее были заняты ее гигантским сыном. Младенец, увидев миссис Поммерой, издал безумный вопль, словно радостный детеныш гориллы.

– Вот мой внучек, – проворковала миссис Поммерой.

– Привет, Рут, – смущенно проговорила Опал.

– Привет, Опал.

– Я не знала, что ты здесь.

– Привет, великан Эдди, – сказала Рут младенцу.

Опал поднесла ребенка поближе и, тяжело дыша, чуть наклонилась, чтобы Рут могла поцеловать громадную голову Эдди. Рут подвинулась в сторонку, чтобы дать Опал место на диване. Та села, задрала футболку и дала Эдди грудь. Он присосался к груди матери и начал издавать чавкающие звуки. Он так сосал грудь, словно она давала ему воздух для дыхания.

– Больно? – спросила Рут.

– Ага, – ответила Опал и зевнула, не прикрыв рот рукой. Во многих ее зубах стояли серебряные пломбы.

Все трое сидели на диване и молча смотрели на гиганта Эдди, яростно присосавшегося к груди Опал.

– Сосет, как старая трюмная помпа, – сказала Рут.

– Он еще и кусается, – добавила немногословная Опал.

Рут поморщилась.

– Ты его когда в последний раз кормила? – спросила миссис Поммерой.

– Не помню. Час назад. Или полчаса.

– Тебе бы стоило приучить его есть по часам, Опал.

Опал пожала плечами:

– Он всегда голодный.

– Конечно, он всегда голодный, милая. Потому что ты его все время кормишь. Вот у него и развивается аппетит. Знаешь, как говорят: «Все, что мамка дает, то младенец сожрет».

– Так говорят? – не поверила Рут.

– Да нет, это я только что придумала, – ответила миссис Поммерой.

– Как здорово вы срифмовали, прямо стишок получился, – сказала Рут, а миссис Поммерой улыбнулась и ущипнула ее.

Рут ужасно соскучилась по таким радостям. Здесь можно было подшучивать над людьми, не боясь, что они расплачутся. Она ущипнула миссис Поммерой в ответ.

– Я ему есть даю всякий раз, когда он хочет, – сказала Опал. – Я так думаю: раз ест – значит, голодный. Он вчера три сосиски слопал.

– Опал! – воскликнула миссис Поммерой. – Ему же всего десять месяцев!

– А что я могу поделать?

– Что ты можешь поделать? Он что, сам эти сосиски взял? – спросила Рут.

Миссис Поммерой и Опал рассмеялись, а Эдди оторвался от материнской груди с таким звуком, будто из бутылки выдернули тугую пробку. Он замотал головой, как пьяный, и тоже засмеялся.

– Я рассмешила малыша! – обрадовалась Рут.

– Ты нравишься Эдди, – сказала Опал. – Тебе нравится Руф? – просюсюкала она. – Тебе нравится твоя тетенька Руф, Эдди?

Она усадила младенца на колени Рут. Эдди криво усмехнулся и срыгнул ей на брюки желтоватую жидкость. Рут отдала ребенка матери.

– Ой, – сказала Опал, прижала Эдди к плечу, пошла в дом и тут же вышла с банным полотенцем. Она бросила полотенце Рут. – Пожалуй, Эдди пора поспать, – сказала она и исчезла в доме.

Рут вытерла теплую пенистую лужицу с колена.

– Облевал меня, – сказала она.

– Перекармливают они его, – покачала головой миссис Поммерой.

– А он с этим, я бы сказала, по-своему борется, – усмехнулась Рут.

– Она его на днях шоколадной пастой кормила, Рут. С ложки. Прямо из банки. Я сама видела!

– Эта Опал не очень умная.

– Зато буфера у нее здоровенные.

– Ну, это ей повезло.

– Это малышу Эдди повезло. И откуда у нее такие буфера? Ведь ей всего семнадцать! Когда мне было семнадцать, я знать не знала, что такое буфера.

– Да знали вы. Господи, миссис Поммерой, в семнадцать вы уже замужем были.

– Верно. А вот в двенадцать я не знала, что такое буфера. Я увидела груди у сестры и спросила, что это за такие большие штуки. А она мне сказала, что это младенческий жирок.

– Глория так сказала?

– Ну, не Глория. Китти.

– Она должна была сказать вам правду.

– Наверное, она сама не знала.

– Китти? Китти на свет родилась, все зная про это.

– Ты представляешь, что было бы, если бы она мне сказала все как есть? Представь, если бы она сказала: «Это сиськи, Ронда, и в один прекрасный день взрослые мужики к ним захотят присосаться».