Самое удивительное, что темнее в коридоре не стало, скорее наоборот. Что-то как бы засветилось вокруг…

Через мгновение Серега понял, что это фосфоресцируют глаза людей.

У них, таких разных, почему-то оказались одинаковые глаза.

И вся эта толпа с зеленовато-беловатыми глазами медленно, бесшумно двигалась к Сереге.

– Вы что? – просипел он. Хотел крикнуть, но голос дал петуха. – Вы что?!

Никто не отвечал, но люди со светящимися глазами придвигались все ближе и ближе, тесня Серегу к одной из дверей.

К той самой, которая была заперта, когда Серега тут бегал в поисках врача.

Почему-то он чувствовал, что к этой двери приближаться нельзя. Никак нельзя!

Но они очень старались. Тот, с костылем, даже выставил его, чтобы подтолкнуть Серегу!

Он отпрянул назад к лифту, покачнулся – и в это время что-то тяжело упало на пол.

Серега глянул через плечо.

Оказывается, из стены рядом с лифтом вывалился кирпич. А за ним еще несколько.

Потом… потом из темного отверстия высунулась тощая рука. Длинные пальцы с обломанными черными ногтями вцепились в Серегину футболку и медленно потащили к стене.

Кричать он не мог. И дышать не мог…

Рванулся – футболка затрещала, но вырваться не удалось. Та сила, которая тащила его, во много раз превосходила его силенки!

Серега крепче ухватился за каталку, чтобы удержаться, но вместо этого подтянул ее к себе. И каталка почти прижала его к стене.

– Ты явился… – послышался из стены чей-то голос.

А потом раздался тихий довольный смех. Он становился все громче. Стена задрожала, по остаткам штукатурки пошли трещины, она начала осыпаться, потом вывалился еще кирпич и еще, еще, образовав большую дыру.

Серега разглядел, что этими кирпичами была заложена тяжелая, почерневшая от времени дверь в углу коридора.

Дверь была приотворена. На полу рядом с ней валялся ржавый засов.

– Ты явился! – выдохнула ледяная тьма, что клубилась за дверью.

* * *

– Молотов уверяет, что этой станции нет ни в одном железнодорожном расписании, – сказал полковник Грушин, кладя свой мобильный телефон под ветровое стекло и прибавляя газу. – Нигде в Интернете не нашли даже упоминания о какой-то там больнице на станции Погосты!

Молотов тоже, как и Николай Ильич Сапожников, был подчиненным полковника Грушина. Ему дали задание выяснить все, что можно, о станции Погосты и о больнице, расположенной рядом с ней.

Сапожников молчал, мертвой хваткой стиснув небольшой кожаный футляр с контейнером.

– Зря ты со мной поехал, – наконец сказал он. – Этот доктор Краев велел мне явиться одному.

– Николай, ты мне это уже третий раз говоришь, – сердито сказал полковник. – А я тебе третий раз сообщаю, что доверенности на вождение этой машины у тебя нет, а у меня есть. Еще не хватало, чтобы тебя остановил какой-нибудь ретивый гаец, который решит, что ты ее угнал! Пока будешь с ним объясняться, упустишь время. Лучше скажи спасибо, что у моей жены оказался «Рено»! Правда, не вишневый, а темно-красный, но ночью, как известно, все кошки серы. Надеюсь, и машины тоже.

– Спасибо, – тупо повторил Сапожников.

Конечно, спасибо следовало сказать не только за то, что у жены полковника оказался «Рено» и она без всяких возражений позволила им воспользоваться. Спасибо следовало сказать прежде всего за то, что именно полковник помог Сапожникову добыть контейнер с сердцем!

Совершил, можно сказать, невозможное…

Телефон зазвонил снова.

– Опять Молотов, – сказал полковник. – Ответь ему. И громкую связь включи, я тоже послушаю.

Сапожников с трудом разжал одну руку и взял мобильник.

– Товарищ полковник, – раздался голос Молотова. – Я тут кое-что вспомнил про эту станцию Погосты и про ту больничку. Мне про нее отец рассказывал. Он же врач.

– Работал там, что ли? – спросил полковник.

– На практике был после института. Лет тридцать назад. Или чуть больше. Меня тогда еще и в проекте не было.

– Ну и что он рассказывал?

– Говорил, что там творились очень странные вещи. Когда человек умирал – там почему-то часто умирали больные, – его спускали со второго этажа в подвал, в мертвецкую, на вскрытие. Спускали на лифте. Лифт работал плохо. И каталки с мертвыми ставили рядом и оставляли ждать своей очереди. И бывали случаи, когда мертвые оживали. Первым – один мальчишка, пастушок, которому бык живот пропорол. Ненадолго, правда, ожил, умер вскоре опять и уже не поднялся. Потом другие.

– Что за ерунда! – удивился полковник. – Как могут мертвые оживать? Это только в фильмах упыри, или, как теперь выражаются, зомби, шляются повзводно или даже армиями. А в жизни, извини, такого не бывает. Вот у меня тут профессиональный патологоанатом сидит – ты на сей счет что скажешь, Сапожников?

– Есть такая штука – летаргус, летаргический сон, – нехотя ответил Николай Ильич. – В тяжелой форме он неотличим от смерти. Сейчас перед вскрытием прежде всего делают энцефалограмму и электрокардиограмму, и если есть хотя бы незримые простым глазом признаки жизни, техника их фиксирует. Но тридцать лет назад в провинциальной больнице всякое могло произойти! Раньше случалось, что пациенты выходили из летаргуса во время вскрытия. Я сам этого не видел, но читал о таком.

– Отец тоже говорил: мол, из летаргического сна выходили, – подхватил Молотов. – Но самое удивительное, что это происходило только в одном месте – на втором этаже, в углу около лифта.

– Что, люди часто впадали в летаргический сон? – недоверчиво спросил полковник. – Вроде бы это очень большая редкость…

– А там как раз таких случаев много было, – продолжал Молотов. – Может, это и не летаргус был… может, мертвые оживали, настоящие мертвые! Дважды это произошло на глазах у врачей. Один с ума сошел прямо там. Другой свалился с сердечным приступом. Это как раз был мой отец. А третий врач, совсем молодой, помер от ужаса, но ожил, когда каталку с ним поставили в том самом углу. Это увидела лифтерша – и тоже со страху скончалась. В лифте двое суток пролежала – с тех пор туда никто не решался заходить. Так лифт и стоял без пользы, пока вовсе не заржавел и не перестал работать. Потом комиссия какая-то приехала из Москвы – ну, и закрыли больницу. Этот оживший молодой врач пытался бороться, чтобы больницу оставили. Но напрасно. И ее закрыли, и весь народ оттуда разбежался, и из деревни все уехали, и станции не стало.

– Любопытно, – протянул полковник. – Ну ладно, Михаил, спасибо, что позвонил. Пока!

– Погоди-ка! – вдруг воскликнул Сапожников. – Погоди, Михаил. А твой отец не называл фамилию этого как бы ожившего врача, который не хотел, чтобы закрывали больницу?

– Нет, но я могу позвонить и узнать. Может, папа еще помнит.