– А побег?

– Тут все говорят одно и то же. Альма сидела на вечерней молитве, поужинала и легла спать. А утром глянули – койка пустая. Пальты с ног сбились. Всё вверх дном перевернули, койки составили штабелем в середине цеха, все доски на полу простучали, все решетки подергали. Позже вышли во двор. Начальники выстроили пальтов в линию, и те давай с кустами сражаться. В каждый кустик тыкали. Кто шпагой, кто палкой – нету Альмы. Так она и исчезла, Альма Густафсдоттер.

У Анны Стины даже голова закружилась от разочарования. Ничего, что могло бы ей помочь составить план побега.

– И все?

– Не так-то много за полмотка, или как? – хихикнула Юханна. – Успокойся, есть еще кое-что. Я поговорила с девчонкой, у нее койка стояла рядом с дверью. И она утверждает, что точно знает, как все произошло. Девчонка молодая совсем, и к тому же с придурью. Она много раз просыпалась – кто-то возится с замком на двери. Она, ясное дело, решила – привидение. Покойник с кладбища рвется в цех, чтобы утолить голод. И так несколько ночей. А она что? Нет чтобы поглядеть – натянет на голову одеяло и стучит зубами от страха. А в одну из ночей услышала – дверь открылась. Даже не услышала – сквозняк прошел. Она, конечно, решила, что ветерок-то наверняка с кладбища, и чуть не померла со страху. А утром Альмы нет. Ясное дело – покойник ее сожрал, а что недожрал, утащил в свою могилу.

– Ты говорила, Альму выпороли за кражу. Что она украла?

– Оловянную ложку, которой она так и не пользовалась. И несколько баночек лекарства из санитарного барака – потом оправдывалась, дескать, зуб сильно болел. Теперь ты знаешь про Альму Густафсдоттер столько же, сколько и все. И даже больше – еще и про голодного покойника. Но плату я все равно хочу получить.

И все же что-то есть в ее рассказе. Сумасшедшая девчонка, оловянная ложка, зубная боль… Странные звуки по ночам.

Еще один, последний вопрос.

– А Козу ты спрашивала?

– Ты что?! Тоже свихнулась? Коза уже много лет разговаривает только сама с собой.

На следующий день, сразу после завтрака, Анна Стина начала двигать свой станок поближе к Козе. Очень медленно – сдвинет на полдюйма и ждет полчаса, чтобы пальт не заметил. Ей надо во что бы то ни стало расслышать, что та бормочет, – так тихо, что даже стражники не обращают внимания. Наконец за шумом станка ей удалось кое-что уловить – что-то похожее на детскую считалку под ритмичное поскрипывание педали.

– Три охапки, три плеска, три времени года. Три тыщи локтей, дневная работа. Дневная работа, хорошего по три.

И опять:

– Три охапки, три плеска, три времени года. Три ты-щи локтей, хорошего по три.

Анна Стина дождалась, пока пальт отойдет подальше, и спросила:

– Три плеска – это ты про своих детей?

Коза вздрогнула и сбилась с ритма. Зрячий глаз уставился на Анну Стину, словно она увидела ее в первый раз в жизни. Наморщила лоб, словно что-то соображая, слегка тряхнула головой и вернулась к работе. И опять:

– Три охапки, три плеска, три времени года. Три ты-щи локтей, хорошего по три.

– Ты здесь уже тридцать лет?

Еще один взгляд. Еще один сбой ритма.

– Ты помнишь Альму Густафсдоттер, она была здесь с осени до весны? В твоей бригаде?

Коза, судя по всему, никак не могла решить, что делать. Наконец в единственном ее глазу блеснула хитроватая искорка. Она слегка подалась к Анне Стине и прошептала:

– Они говорят, я их ненавидела. Наоборот! Из любви! Хотела избавить их от страданий в этом проклятом мире. И каждый день хуже предыдущего, и я рада, что хуже. Значит, я все правильно сделала.

Что на это скажешь… Анна Стина и не стала ничего говорить, согласно наклонила голову. Коза неожиданно подмигнула и продолжила работать.

– Три охапки, три плеска, три времени года. Три ты-щи локтей, хорошего по три.

В душе Анны Стины медленно и неотвратимо растекалась ледяная струя безнадежности. Рассчитывать не на что и не на кого. Коза – еще один тупик. Еще одно несчастное создание, перемолотое в труху Прядильным домом. Без чувств, без памяти, без мыслей – придаток к станку.

Анна Стина не стала передвигать станок на прежнее место – так, глядишь, и не заметят, а начнешь двигать снова, можно привлечь внимание. Лучше попробовать вечером, пальтам тоже надоест прислушиваться к каждому чиху. И когда после еды Коза внезапно заговорила, Анна Стина чуть не вскочила со стула от неожиданности. Коза заговорила – тихо, размеренно и почти в том же ритме, что ее странная считалка. Несвязные воспоминания о десятилетиях в Прядильном доме.

– Они думают, тяжелая работа – прясть шерсть, да что они знают. Они думают, их кормят плохо, да где им знать, что такое плохо. В семьдесят втором году, том самом, когда король Густав короновался, захотели сделать пристройки к дому Альстедта, а строить кому? Нам и строить. Мы и таскали, и поднимали, да еще сами платили за все – и за еду, и за одежку. Бревна, тесаный камень, раствор и штукатурка в ведрах на коромысле – все на своем горбу. Бабы мерли как мухи… Но не старушка Мария, нет, она и тогда была крепкой… Когда жрать нечего было, щебень грызли. Пальцы собственные грызли! Они думают, Петтерссон страшный, но он хоть в своем уме, не чокнутый, как Бенедиктус, или фон Торкен, или старик Юхан Вик. Те нарочно нас морили – и голодом, и работой. Все точно могилы себе копали. А старушка Мария всех их пережила. А дом-то, дом… там инспектор должен был жить, да ничего из этого не вышло.

Коза внезапно улыбнулась своим воспоминаниям. Анна Стина покосилась на ее корявые, искалеченные работой руки и вздрогнула – следы зубов остались до сих пор.

– Мы к весне только подвалы построили. А лето какое хорошее было… Один парень из красильни позвал меня в кусты… Эх, и парень был, такой ласковый…. Помер от голода еще до конца осени, а я его до сих пор помню. Город все лето праздновал – с барабанами, салютами… Все пьяные ходили, и никто ничего не строил. Глянь – уже осень, а ни стен, ни крыши. Бенедиктус орал как резаный, волосы на себе рвал. Начали камни из фундамента вытаскивать – решили сделать дыру из подвала, чтобы вода стекала. Дом-то без крыши, подвал простоит под водой – грибок, плесень… начинай сначала или строй в другом месте. А так вроде сток есть. Все равно не помогло – стены пропитались водой, плесень пошла. Дом для инспектора! Разве инспектор станет жить в таком месте? Достроили все-таки флигель кое-как, а сейчас там только мешки с репой гниют.

Не сразу поняла Анна Стина, какую ценность представляет рассказ полусумасшедшей старухи. А когда поняла, кровь ударила в голову, зашумела в ушах, и ей пришлось наклониться поближе, чтобы дослушать рассказ Козы.

– А рассказывала ли фру Мария эту историю Альме Густафсдоттер? Девушке, которая сидела на моем месте?

Коза посмотрела на нее – то ли удивленно, то ли не поняла вопрос. Видимо, период просветления закончился так же внезапно, как и начался.