Все это означало, что Кребс, скорее всего, действительно обладал приписываемыми ему талантами: он мог осмысливать языковые конструкции иначе, чем другие люди, и был более чувствителен к интонации, просодии[57](которая имеет критически важное значение в китайском языке) и звукам речи в целом.

Я хотел как можно больше узнать о мозге Кребса. Нам было известно, что в 2009 году команда итальянских исследователей сумела выявить наличие зависимости нейронных характеристик определенных участков мозга от лингвистической биографии человека. У людей, которые говорили на многих языках в течение многих лет, в том числе у детей, активность мозга, связанная с языковой деятельностью, консолидировалась примерно в одном месте. А вот у людей, которые выучили иностранные языки позже, активность мозга носила более размытый характер, с захватом правого полушария. Возможно ли, чтобы мозг уплотнялся для того, чтобы вместить все известные человеку языки, включая те, что он выучил гораздо позже других? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо исследовать живой мозг гиперполиглота. А еще лучше – нескольких гиперполиглотов.

В архиве Вогта имелась стенограмма его беседы с Амандой Гейне, женой Кребса, состоявшейся через год после его смерти.

– На скольких языках он говорил? – спросил Вогт.

– На шестидесяти восьми, – ответила Аманда.

– На скольких языках он мог читать, но не говорить?

– Он имел представление о более чем ста языках. Когда он учил какой-то язык, он хотел и читать, и писать, и говорить на нем.

– Была ли у него хорошая память?

– Да, очень хорошая.

– Он легко запоминал имена?

– Да.

– Числа?

– Да.

– Повседневные события?

– Только если они его интересовали, – ответила она.

– Он много читал?

– Он читал постоянно и все подряд. Его любимым автором был один карикатурист.

– Он был очень странным человеком, – заметил Циллес.

– А еще он был неразговорчив, – добавила Амунц.

– Знал столько языков, но при этом был неразговорчив? – удивилась Лорейн.

(Впрочем, Аманда Гейне отмечала, что он мог быть и очень общительным в случае, «если собеседник был для него интересен».)

Когда Циллес поделился со мной подозрением о том, что в случае с Кребсом мы, возможно, имеем дело с синдромом Аспергера[58], я лишь мысленно застонал. Я не хотел думать о наличии связи между синдромом Аспергера и феноменом гиперполиглотства. Я надеялся, что талант к изучению языков существует сам по себе, а не является прерогативой таких аутистов, как Кристофер. Я не мог вернуться к Александру и Хелен и сообщить им, что они, оказывается, больны аутизмом.

За окнами шел дождь. Типичный летний день для Германии, как пошутил секретарь. В этот момент я был настолько занят своими мыслями, что оказался не готов к тому, что произошло дальше.

Перед тем как встретиться с Лорейн Облер в Дюссельдорфе, я повидался с американцем по имени Грег Кокс, являющимся, согласно Книге рекордов Гиннесса, величайшим из ныне живущих лингвистов. Для этого мне пришлось отправиться за 170 миль от немецкого города Бремен. Считается, что Кокс говорит на шестидесяти четырех языках, причем на четырнадцати из них свободно, однако у меня имеются серьезные сомнения в том, что этот человек, чей возраст сейчас приближается к пятидесяти годам, мог когда-либо говорить на тех языках, о знании которых он заявлял. Тем не менее я узнал от него, что он вырос в Лос-Анджелесе в неблагополучной семье и что его подростковое увлечение языками началось в 1980-х годах, когда он учился в русской школе при Институте иностранных языков Министерства обороны (DLI), где американские военные обучают иностранным языкам большую часть своих новобранцев.

Во время военной службы на базе ВВС США в Европе Кокс накопил десятки сертификатов об успешном окончании различных языковых курсов. Вместе с результатами итоговых тестов он послал эти бумаги в Книгу рекордов Гиннесса, и в 1999 году ему было присвоено звание «величайшего из ныне живущих лингвистов», что автоматически означало лишение этого титула Зиада Фазаха. Я пришел к выводу, что к решению комиссии Гиннесса следует относиться скептически (в конце концов, они же в свое время короновали Фазаха), но мне все же захотелось встретиться с Коксом. Я послал ему записку через информационный бюллетень выпускников DLI, и уже через несколько минут после выхода онлайн-версии бюллетеня он мне перезвонил. Я ожидал услышать историю, что Кокс изо всех сил старается заработать средства на пропитание, как это было в случае с Александром, но оказалось, что мой собеседник ведет тихую сытую жизнь мелкого буржуа, работая руководителем среднего звена в компании по производству стоматологических имплантов. Эту работу он получил благодаря тому, что основатель компании оказался весьма впечатлен его языковыми способностями. Кокс сообщил мне, что все его сертификаты хранятся вне дома и что он слишком занят, чтобы собрать их к моему визиту.

Когда я договаривался о встрече с Катрин Амунц, то сообщил ей, что побывал в гостях у Кокса. Она ответила мне с возбуждением, которое передалось даже по электронной почте: «Мы могли бы сканировать его мозг!»

Это было интересно. Насколько я мог судить, ранее такой эксперимент проводился с участием группы швейцарцев, мужчин и женщин, которые владели максимум четырьмя языками. При этом удалось выяснить, что при использовании различных языков задействовались примерно одни и те же области мозга, хотя языки, которыми испытуемые владели более свободно, активировали участки, находящиеся ближе к центральной области. Сканирование мозга человека, владевшего бо́льшим количеством языков, могло бы помочь ученым провести более четкую границу. Это было бы справедливо, если бы Кокс действительно знал все эти языки. На следующий день Амунц прислала мне сообщение: «Забудьте о сканировании Кокса».

В тот момент я был озадачен. Теперь же, оказавшись с ней лицом к лицу, я мог спросить: «Вы отказались от идеи сканирования мозга Кокса потому, что нашли более подходящий случай?»

«Вы правы», – улыбнулась Амунц и рассказала, что поначалу действительно сочла идею сканирования мозга Кокса не менее интересной, чем изучение мозга Кребса. «Конечно, я заинтересовалась этой возможностью, – сказала она, – и конечно, мы могли провести все эти модные тесты на изучение языковых и когнитивных способностей, равно как и общего интеллекта». Но в конечном счете она решила отказаться от этой идеи «из-за одного случая».

Оказалось, что она имеет в виду некрасивую историю, связанную с изучением мозга представителей элиты общества. Многие ученые были ангажированы идеологическими идеями о преимуществах интеллектуального и культурного уровня развития представителей одной страны или расы, объяснил Циллес. Натуралист Стивен Джей Гулд написал о случаях проведения недобросовестных исследований в своей книге «Ошибки измерений человека», опубликованной в 1981 году. Факты, которые он привел, заставили издателей научных журналов пересмотреть свой подход к освещению результатов научных исследований. Они стали дуть на воду, сказала Амунц. Теперь никто не хочет публиковать результаты исследования мозга только одного гения, особенно если этот гений был таким же немцем, как и сами авторы исследования.